Патрик откланялся и вышел из дома Лоренсов. Он чувствовал себя так, будто наелся свалявшейся вонючей верблюжьей шерсти. Но, хотя Патрик вроде не узнал ничего нового, он не считал свой разговор с Яном бессодержательным. Кое-что проступило наружу, когда они сидели в этой роскошной комнате, — с Яном Лоренсом явно что-то не так. Подозрения Патрика только подтвердились — этот малый был слишком хорош.
Было почти семь часов, и выпавший снег толстым слоем лежал на земле. Патрик закончил работу и стоял на ее крыльце. Эрика удивилась вспыхнувшему в ней при виде Патрика сильному чувству и тому, как совершенно естественно она повисла у него на шее и оказалась в его в объятиях. Патрик поставил на пол принесенные им два пакета с логотипом ИКЕА, горячо обнял ее в ответ и долго не отпускал.
— Я скучал по тебе.
— Я тоже.
Они нежно поцеловались. В животе Патрика забурчало так громко, что на этот зов нельзя было не откликнуться, и они взяли пакеты и пошли на кухню. Он купил слишком много еды, и то, что сейчас не требовалось, Эрика положила в холодильник. Словно по молчаливому согласию, они не обсуждали случившееся за день, пока готовили. Потом стали ужинать, и уже позже, когда они, сытые и довольные, сидели друг напротив друга за кухонным столом, Патрик начал рассказывать:
— Андерс Нильссон мертв. Его нашли дома сегодня утром.
— Это ты его нашел, после того как уехал утром?
— Нет, могло быть и так, но его нашли раньше.
— Как он умер?
Патрик немного помедлил:
— Его повесили.
— Повесили? Ты хочешь сказать, он был убит? — Эрика не могла скрыть своего любопытства. — Его убил тот же, кто убил Алекс?
Патрик подумал, сколько раз за сегодняшний день он слышал этот вопрос, но он не мог отрицать, что это действительно крайне важно.
— Мы думаем так.
— А у вас появились какие-нибудь улики? Хоть кто-нибудь что-нибудь видел? Вы нашли что-нибудь конкретное, что связывает эти убийства?
— Полный штиль, все глухо. — Патрик предупреждающе поднял руки. — Я не могу сказать тебе больше. Давай лучше поговорим о чем-нибудь более приятном. Как, например, прошел твой день?
Эрика криво улыбнулась. Может быть, стоило рассказать Патрику о том, что ее день прошел не менее интересно, но она не хотела ему об этом говорить. Эрика считала, что просто обязана дать Дану шанс рассказать все самому.
— Я спала довольно долго, а потом большую часть дня писала. В отличие от тебя ничего захватывающего.
Их руки встретились над столом, пальцы переплелись. Было очень здорово, спокойно и надежно сидеть так — вместе — посреди плотной темноты, окружавшей дом. Крупные снежинки расчерчивали черноту ночного неба, как падающие звезды.
— Потом я думала об Анне и о доме. Вчера во время разговора с ней я бросила трубку, и у меня от этого на душе кошки скребли. Может быть, я эгоистка и думаю только о том, как продажа дома подействует на меня, расцениваю это как свою потерю. Но Анне тоже очень нелегко. В своей ситуации она делает все, что может, и даже если, на мой взгляд, она поступает неправильно, то делает это не со зла. Конечно, она иногда бывает наивной и не думает о последствиях, но она всегда была заботливой и щедрой, а я последнее время обрушила на нее свое горе и разочарование. Может быть, в конце концов, действительно самое лучшее — продать дом, найти себе новую берлогу. За эти деньги я, конечно, смогу купить себе новый дом, хотя и намного меньше. Наверное, я слишком сентиментальна. Пора двигаться дальше, перестать горевать о том, что могло бы быть, и взглянуть на происходящее другими глазами.
Патрик понял, что сейчас она говорит не только о доме.
— А как это несчастье случилось? Ничего, что я спрашиваю?
— Нет-нет, все нормально. — Эрика сделала глубокий вдох. — Они были в Стрёмстаде у папиной сестры. Стемнело, прошел дождь, и сильно похолодало. Дорога обледенела и стала скользкой как стекло. Папа всегда водил машину аккуратно, так что, скорее всего, какая-то зверюшка выскочила на дорогу перед машиной. Он резко повернул, машину занесло, и она врезалась в дерево у обочины. По всей вероятности, они умерли мгновенно. По крайней мере, так сказани нам с Анной, хотя кто знает — правда это или неправда.
Одинокая слеза покатилась по щеке Эрики. Патрик наклонился и смахнул ее. Он повернул голову Эрики к себе и заставил ее смотреть прямо на него.
— Это правда. Иначе вам бы так не сказали. Я уверен, что они не мучились, совершенно уверен.
Она молча кивнула. Эрика верила Патрику, и после его слов будто тяжеленный камень упал у нее с души. Машина сгорела. Она пролежала в кровати много бессонных ночей, пытаясь отогнать от себя кошмарные мысли, что ее родители погибли не сразу и сгорели заживо. Слова Патрика облегчили ее горе, и в первый раз Эрика чувствовала, что может думать спокойно о несчастье, которое погубило ее родителей. Конечно, горе осталось, но больше не было муки и отчаяния. Большим пальцем Патрик стер слезинки со щек Эрики.
— Бедная Эрика, бедная-бедная Эрика.
— Наверное, грешно так говорить, Патрик, но я никогда не была такой счастливой, как сейчас, когда ты смотришь на меня. Это необыкновенно, мне с тобой очень надежно. Нет никакой неуверенности, которая обычно бывает, когда люди начинают сближаться. Как ты считаешь, почему так?
— Я думаю потому, что мы близко узнали друг друга.
Эрика покраснела, уловив подтекст в его словах, но она не могла отрицать, что чувствует то же самое. Это было как обрести дом. Словно по сигналу, они встали из-за стола, оставили посуду, где она стояла, и, обнявшись, пошли наверх в спальню. Снаружи вовсю разыгралась метель.
* * *
Было странно снова жить в своей детской комнате. Особенно после того, как с годами ее вкусы поменялись, а комната все еще оставалась прежней, такой же, как раньше. Изобилие розового и бахрома больше не гармонировали с ее внутренним звучанием.
Джулия лежала на спине в своей узкой девичьей кровати, сложив руки на животе, и глядела в потолок. Все разваливалось на глазах. Вся ее жизнь. Все вокруг нее обрушилось, превратившись в груду обломков. Ей казалось, что прежде она жила в комнате смеха со стенами, покрытыми зеркалами, которые показывают тебе совсем не то, что есть на самом деле, и искажают все до неузнаваемости. Она не знала, что будет с учебой. Все желание учиться у нее разом пропало, и семестр начался без нее. Но вряд ли кто-то заметил ее отсутствие. Друзья — это нечто такое, что давалось ей особенно нелегко. Что касалось самой Джулии, то она знала, что вполне может пролежать в своей розовой комнате, глядя в потолок, до тех пор, пока не поседеет и не состарится. Биргит и Карл-Эрик не осмелятся сделать ничего, что может помешать ей остаться здесь. Она могла бы жить за их счет до конца своих дней, если бы захотела. Нечистая совесть заставила бы их держать кошелек открытым.
Она жила словно под водой. Все движения были затрудненными и неуверенными, и все звуки доносились до нее как сквозь колышущуюся толщу. Сначала было по-другому. Она была полна праведного гнева и ненавидела так сильно, что сама пугалась этого. Ненависть по-прежнему осталась. Она так привыкла презирать себя, что буквально физически чувствовала, как шевелится ее ненависть, которая, вместо того чтобы вырваться наружу, повернулась внутрь и выжгла здоровенную дыру у нее в груди. Черного козла не отмоешь добела. Ненавидеть саму себя было искусством, в котором Джулия долго практиковалась и достигла совершенства.
