Патрик мог это понять, и ему нравилось это в людях. В некотором отношении он даже восхищался Верой. Она была сильная женщина.
Похороны закончились, и те немногие, кто пришел, разбрелись в разные стороны. Вера шла, низко опустив голову, по дорожке в сторону церкви. Холодный ветер пронизывал насквозь, и она повязала голову шарфом.
Долю секунды Патрик колебался. Ему пришлось преодолеть внутреннее сопротивление, прежде чем он решился догнать ее.
— Красивая церемония.
Вера горько улыбнулась:
— Ты знаешь не хуже меня, что похороны Андерса были такими же жалкими, как большая часть его жизни, но все же спасибо, спасибо за добрые слова. — В голосе Веры прозвучала усталость, накопившаяся за долгие годы. — Я, наверное, на самом деле должна быть благодарна. В прежние времена его бы ни за что не стали хоронить на освященной земле вместе со всеми, его бы похоронили где-нибудь за церковной оградой, в специально отведенном для самоубийц месте. Многие из тех, кто постарше, по-прежнему верят в то, что самоубийцы не попадают в рай.
Она немного помолчала. Патрик ждал, что она скажет дальше.
— Я буду как-нибудь отвечать перед законом за то, что я сделала с самоубийством Андерса?
— Нет, я практически могу гарантировать, что ничего не будет. Конечно, не стоило этого делать, но у тебя были определенные причины, так что не думаю, что могут быть какие-нибудь последствия.
Они прошли мимо Дома собраний, медленно продвигаясь в направлении дома Веры, который стоял всего лишь в паре сотен метров от церкви. Патрик размышлял всю ночь, как ему подступиться к делу, и в итоге придумал довольно обещающий, по его мнению, ход.
Он небрежно сказал:
— Самое трагическое во всей этой истории с Андерсом и Александрой — это смерть ребенка.
Вера резко повернулась к Патрику. Она остановилась и вцепилась в рукав его пальто.
— Какой ребенок? О чем вы говорите?
Патрик был очень благодарен тому, что эта информация оставалась под замком и стала известна немногим.
— Ребенок Александры. Она была беременна, когда ее убили, на третьем месяце.
— Ее муж…
Вера запнулась, и Патрик спокойно продолжил, не выдавая своих чувств:
— Ее муж не имеет к этому никакого отношения. У них с Александрой не было близких отношений по крайней мере несколько лет. Нет, отец ребенка определенно тот, с кем она встречалась здесь, во Фьельбаке.
Вера еще крепче сжала рукав пальто Патрика:
— Боже ты мой, боже, боже мой.
— Да, это страшно, ребенку пришлось умереть. Убить неродившегося младенца. Согласно протоколу вскрытия, это был мальчик.
Патрика внутренне коробило, но он заставил себя не выдавать Вере всю правду, а дождаться реакции, которая, как он вычислил, должна последовать.
Они стояли под большим каштановым деревом метрах в пятидесяти от дома Веры. Когда она внезапно побежала, это застало Патрика врасплох. Для своего возраста она двигалась неожиданно быстро, и Патрику потребовалось несколько секунд для того, чтобы сообразить, что происходит, и побежать за ней следом. Добравшись до ее дома, он увидел, что дверь распахнута настежь, и медленно вошел внутрь. Стоя в прихожей, он слышал кашляющие звуки, доносившиеся из ванной. А потом, судя по всему, Веру начало рвать.
Патрик чувствовал себя неловко, стоя в прихожей с шапкой в руке и слушая при этом, как Веру выворачивает. Поэтому он снял свои промокшие ботинки, повесил пальто и прошел на кухню. Когда Вера появилась несколько минут спустя, в кофеварке уже булькал готовый кофе, а на кухонном столе стояли две чашки. Она была бледной, и в первый раз Патрик увидел слезы, скорее даже следы слез, намек на капельки на ресницах, но этого хватило. Вера молча села на кухонный стул.
Всего лишь за несколько минут она состарилась на много лет и двигалась медленно, как очень-очень старая женщина. Патрик решил дать ей несколько минут передышки, неторопливо налил им обоим кофе, потом сел напротив и вопросительно посмотрел Вере в глаза, надеясь, что она поймет его правильно. Пришло время для правды. Вера понимала, что Патрик все знает и что обратной дороги нет.
— Я, значит, убила своего внука?
Вопрос был риторическим, и Патрик ничего не ответил, а если бы ответил, то ему пришлось бы солгать. Но тем не менее, раз уж он зашел так далеко, отступать поздно. Со временем Вера узнает всю правду, но сейчас подошла очередь Патрика задать вопрос.
— Я понял, что это ты убила Александру, когда ты солгала мне, что была у нее дома за неделю до ее смерти. Ты сказала, что сидела в холодном доме и мерзла, но за неделю до ее смерти отопление работало. Котел сломался перед самым ее приездом.
Вера смотрела в воздух ничего не выражающими глазами; казалось, она не слышала ничего из того, что ей сказал Патрик.
— Странно, я только сейчас поняла, что отняла у другого человека жизнь. Смерть Александры я как-то по-настоящему и не воспринимала, но ребенок Андерса… Я почти что вижу его перед собой.
— Почему Александре пришлось умереть?
Вера подняла руку, прерывая его. Она расскажет, но расскажет сама.
— Разразился бы скандал, и все бы тыкали в него пальцем и говорили о нем. Я сделала то, что считала правильным. Я не знала, что он станет мишенью для насмешек и что мое молчание будет разъедать его изнутри и заберет у него все самое дорогое. Все было очень просто. Карл-Эрик пришел ко мне и рассказал, что случилось. Он уже поговорил с Нелли, и они заключили соглашение. Они решили, что ничего хорошего не выйдет, если вся деревня узнает, — это должно было остаться нашей тайной. Он сказал, что я, наверное, понимаю, что для Андерса лучше, если я буду молчать. И я молчала, молчала все эти годы. И каждый год опустошал Андерса больше, чем предыдущий. С каждым годом он проваливался в свой ад все глубже, а я предпочитала не замечать в этом своей вины. Я прибирала за ним и опекала его, как могла, но единственное, чего я не могла сделать, — поступить так, как должна была поступить.
Она выпила свой кофе несколькими жадными глотками и протянула пустую чашку Патрику. Он поднялся и налил ей еще. Казалось, что привычная процедура питья кофе помогает Вере удерживаться в реальности.
— Иногда я думаю, что молчание оказалось хуже, чем насилие. Мы никогда об этом не говорили, в этих стенах мы не сказали об этом ни единого слова, и, кажется, я только сейчас в первый раз поняла, чем это могло для него быть. Он мог истолковать мое молчание как упрек. Именно это меня сейчас гложет. Он мог подумать, что я обвиняю его в том, что с ним произошло. Мне это раньше никогда не приходило в голову, ни разу, ни на секунду. А сейчас я уже никогда не узнаю, что он думал.
Вера на секунду приоткрылась, и Патрик увидел ее без привычной сдержанной маски, но потом Вера пересилила себя и продолжила. Патрик мог только представить себе, сколько сил ей на это потребовалось.
