Она внезапно проснулась. Кто-то плакал в темноте. С трудом определив, откуда слышится звук, она медленно ползла до тех пор, пока не почувствовала пальцами ткань и что-то движущееся под ней. Какой-то живой узел, откуда послышался крик ужаса. Она успокоила девушку негромким «ш-ш-ш», поглаживая ее по голове. Она на своем опыте знала, каким режущим и томительным может быть страх, пока его не сменит глухая безнадежность.
Она понимала, что это, должно быть, очень эгоистично, но все равно радовалась, что теперь она не одна. Ей казалось, что прошла вечность с тех пор, когда она была рядом с другим человеком. Но она не верила в то, что это надолго, скорее всего, на день-два. Очень трудно следить за временем здесь, внизу, в темноте. Время — это нечто такое, что существовало там, наверху. Где был свет. А здесь время превращалось во врага, который продолжал напоминать о том, что существует жизнь, наверное, уже закончившаяся для нее.
Едва плач девушки немного поутих, она засыпала ее вопросами. У нее не было никаких ответов. Вместо этого она попробовала объяснить ей важность того, что будет потом и что не надо пытаться бороться с неизвестным злом. Но девушка не хотела понимать. Она плакала и спрашивала, просила и молила Бога. Она сама в Него никогда не верила, ни секунды, ну, может быть, только в раннем детстве. Хотя впервые с тех пор она с надеждой подумала, что, может быть, ошибалась и Бог действительно есть. Иначе как будет жить ее малышка без своей мамы, разве только Бог поможет, если не отвернется от нее. Только ради дочери она жила в страхе и утонула в нем. А другая девушка продолжала бороться. И в ней начала подниматься злость. Снова и снова она пыталась объяснить ей, что больше ничего не имеет значения, но девушка, казалось, не слышала ни слова. И она стала бояться, что девушка заразит ее своей волей к сопротивлению и тогда к ней может опять вернуться терзающая душу надежда, а вместе с надеждой и боль.
Она услышала, как открывается люк и приближаются шаги. Она торопливо оттолкнула от себя девушку, которая лежала, положив голову ей на колени. Может быть, ей повезет, и, может быть, на этот раз он будет мучить новую жертву, а не ее.
~ ~ ~
В трейлере стояла давящая тишина. Обычно болтовня Ени полностью заполняла небольшое пространство внутри дома на колесах, но теперь здесь было тихо. Они сидели за маленьким столом напротив друг друга, погрузившись, как в коконы, в свои мысли. Каждый из них пребывал в мире своих воспоминаний.
Семнадцать лет быстро, как кадры из фильма, мелькали у них перед глазами. Чёштин чувствовала тяжесть новорожденной Ени у себя на руках. Она неосознанно сложила руки, обнимая воздух. Худенький ребенок вырос, и Чёштин жалела о том, что это произошло так быстро. Слишком быстро. Почему последнее — такое драгоценное — время они в основном чаще всего занимались тем, что ругались и препирались? Если бы она только знала о том, что произойдет, она бы слова плохого Ени не сказала. И вот теперь она сидела за столом с раной на сердце и клялась себе, что если все закончится хорошо, то она больше ни разу не повысит голоса на дочь. Только бы все было хорошо.
Бу сидел напротив нее, и в нем, как в зеркале, отражался ее внутренний хаос. Всего за два дня он состарился на десять лет. Лицо у него осунулось и выглядело изможденным. Сейчас они могли опереться только друг на друга, поддержать друг друга, но ужас их парализовал.
Руки на столе дрожали. Бу сложил их, стараясь унять дрожь, но тут же опять разжал, потому что все выглядело так, как будто он молится. Он не осмеливался призывать на помощь высшие силы: это заставило бы его признаться себе в том, чего он не хотел принимать. Бу уговаривал себя и успокаивал детскими объяснениями, что с Ени все в порядке и она просто ввязалась в какую-то авантюру. Но глубоко внутри он прекрасно понимал, что прошло чересчур много времени и это уже не могло быть правдой. Ени была слишком внимательной и любящей дочерью, чтобы сознательно принести им такое огорчение. Конечно, у них возникали проблемы и они ссорились, особенно последние два года, но Бу никогда не сомневался, что между ними и дочерью существует прочная, надежная связь. Он знал, что Ени их любит, и ответ на то, почему она до сих пор не пришла домой, мог быть только самым ужасным. Бу нарушил молчание. Голос сорвался, и ему пришлось откашляться, прежде чем продолжить:
— Может быть, позвоним в полицию и спросим, не узнали ли они что-нибудь новое?
Чёштин покачала головой:
— Мы сегодня уже звонили два раза. Они позвонят, если хоть что-нибудь узнают.
— Черт меня подери, мы же не можем просто сидеть так!
Бу резко поднялся и ударился головой о шкафчик.
— Вот зараза, как же здесь тесно! На кой черт мы заставили ее ехать с нами опять в этот проклятый отпуск? Она ведь не хотела. Если бы мы вместо всего этого просто остались дома, позволили ей гулять с ее приятелями, а не принуждать ее сидеть взаперти в этой чертовой собачьей будке на колесах!
Бу саданул по шкафу, о который ударился. Чёштин позволила ему выговориться, а когда раздражение Бу сменилось плачем, она, не говоря ни слова, поднялась и обняла его. И они стояли так — тихо, долго, утонувшие в своем ужасе и горе. И хотя они все еще продолжали цепляться за остатки надежды, в глубине души они знали, что надежды уже нет.
Чёштин все еще казалось, что она чувствует тяжесть худенького детского тельца у себя на руках.
Солнце светило вовсю, когда Патрик приехал в этот раз на Нурахамнгатан. Он немного помедлил, потоптавшись на крыльце, но потом собрался и решительно постучал. Никто не открыл. Он попробовал снова, постучав на этот раз громче, — по-прежнему никакого ответа. Ну конечно, типичная история: ему следовало позвонить, прежде чем ехать сюда. Но когда к нему пришел Мартин и рассказал о том, что услышал от отца Тани, Патрик отреагировал моментально. Сейчас он поглядел по сторонам: перед соседним домом какая-то женщина возилась с цветочными горшками.
— Извини, ты случайно не знаешь, где Струверы? Их машина стоит здесь, так что мне показалось, что они дома.
Она оторвалась от своего занятия и закивала:
— Они в купальне, — и махнула садовым совком в направлении двух красных маленьких купален, выходящих на море.
Патрик поблагодарил и зашагал вниз по узкой каменной лестнице к домикам. На пристани стоял шезлонг, в котором он увидел Гун в крохотном бикини, усиленно поджаривавшуюся на солнце. Он обратил внимание, что ее тело такое же загорелое, как и лицо, и такое же морщинистое. Патрик подумал, что некоторым людям совершенно наплевать на то, что говорят о раке кожи. Он кашлянул, чтобы привлечь ее внимание.
Гун повернулась и посмотрела на него.
— Добрый день, извини, что я беспокою тебя в такое время, но мы не могли бы немного поговорить?
Патрик говорил сухим формальным тоном, как делал всегда, когда ему предстояла невеселая задача. Сейчас он был полицейским, а не обычным человеком с чувствами и переживаниями. Только так можно поступать, если потом хочешь спокойно спать дома.
