— Да, я думаю, ты уже слышала дома у Якоба о вскрытии могилы. Папа позвонил туда и сразу же все рассказал вчера, когда полиция связалась с ним. Просто какая-то неслыханная глупость. Все сводится к тому, что Эфроим якобы придумал какой-то план, чтобы все выглядело так, будто Йоханнес мертв. Я такой чуши в жизни не слышала.
На белой коже Лаине проступили красные пятна. Она не переставая крутила жемчужное ожерелье у себя на шее. И Линду подмывало кинуться вперед, сорвать ожерелье и запихать ей в глотку все эти чертовы жемчужины. Габриэль прокашлялся и приготовился подвести черту в дискуссии. Его очень беспокоила вся эта история со вскрытием могилы. Она нарушала геометрическую правильность и чистоту его прекрасно организованного мира, и это ему сильно не нравилось. Он ни секунды не думал, что у полиции могут быть какие-нибудь основания для своих предположений, но проблема, собственно говоря, заключалась не в этом и даже не в том, что могила его брата будет потревожена. Вскрытие могилы нарушало порядок. Гробы опускают вниз и зарывают в землю, а не достают оттуда. Могилы, которые один раз вырыты, должны оставаться зарытыми, и когда-то закрытые гробы так и должны оставаться закрытыми. Так должно быть. Дебет и кредит. Порядок и организованность.
— Да, я считаю довольно примечательным тот факт, что полиции позволили в этом деле настоять на своем. Я не знаю, кому они выкручивали руки, выбивая разрешение на такое дело, но собираюсь докопаться до самого конца. Можете мне поверить. Мы с вами живем не в полицейском государстве.
Линда опять что-то пробурчала себе под нос в тарелку.
— Извини, милая, что ты сказала? — спросила Линду Лаине.
— Я сказала, что вам даже в голову не пришло по крайней мере хоть раз подумать, каково сейчас Сольвейг, Роберту и Йохану. Неужели вы не понимаете, что они чувствовали, когда Йоханнеса выкопали из могилы таким вот макаром? Ну конечно нет. Единственное, о чем вы можете сидеть и болтать, так только о том, какой это стыд и срам для вас. Попробуйте для разнообразия хоть разок подумать о ком-нибудь другом.
Она бросила салфетку на тарелку и вышла из-за стола. Лаине опять начала свои манипуляции с жемчужным ожерельем, нервно размышляя: идти ей за дочерью или нет. Грозный взгляд Габриэля заставил ее остаться на месте.
— Да, мы знаем, откуда она набралась этих завиральных идей.
Его голос прозвучал обвиняюще, Лаине сидела молча.
— Нельзя сказать, что нас совершенно не заботит, как это повлияло на Сольвейг и ее сыновей. Совершенно ясно, что мы им сопереживаем, но они уже много раз демонстрировали, что им не нужно наше сочувствие. Как говорится, как постелешь, так и поспишь…
Лаине иногда ненавидела своего мужа. Он сидел за столом, такой довольный собой, и вкушал яичко с большим аппетитом. Она представляла себе, как подходит к Габриэлю, берет его тарелку и опрокидывает ему на темечко. Вместо этого она начала убирать со стола.
~ ~ ~
Лето 1979 года
Теперь они делили боль. Они прижимались друг к другу, как сиамские близнецы. Их объединяла симбиотическая связь, которая содержала в себе равные доли любви и ненависти. С одной стороны, становилось легче от того, что ты не одна в темноте, но, с другой стороны, росла и враждебность из-за желания уйти от неизбежного, чтобы другой, а не тебе пришлось переносить боль в следующий раз.
Они мало говорили. В слепоте подземелья голоса звучали как-то очень мрачно. Когда слышались приближающиеся шаги, они отрывались друг от друга и разрывали контакт кожи с кожей, их единственную защиту от холода и тьмы. Теперь они всеми силами стремились избежать боли. И они отталкивали друг друга и сражались, чтобы не быть первой, кто попадет в эти злые руки.
На этот раз выиграла она и слышала, как начались крики. В каком-то отношении это было почти так же болезненно, как и терпеть муки самой. Звук ломающейся кости отпечатался у нее в памяти, и она физически ощущала каждый ее крик в своем изувеченном теле. Она также знала, что произойдет после криков. Безжалостные руки, которые терзали и мучили, ломали и ранили, станут теплыми и нежными, особенно там, где боль сильнее всего. Теперь она знала эти руки так же хорошо, как свои собственные. Она изучила их — такие большие и сильные, но одновременно мягкие и гладкие. Пальцы — длинные, чувствительные, как у пианиста. И хотя на самом деле она их никогда не видела, но представляла себе очень отчетливо.
Сейчас крики становились все громче и громче, и ей очень хотелось поднять руки и зажать ими уши, но руки ее больше не слушались, они безжизненно свисали. Когда крики утихли и крышка люка наверху у нее над головой открылась, а потом закрылась опять, она поползла по сырому холодному песку туда, откуда слышала крики. Теперь наступило время утешения.
~ ~ ~
Когда крышка гроба открылась, стало абсолютно тихо. Патрик поймал себя на том, что, обернувшись, встревоженно смотрит на церковь.
Он не очень хорошо понимал, чего он, собственно говоря, ожидал: молнии, которая сверкнет с колокольни и испепелит их на месте за кощунство, или еще чего-нибудь, — но ничего подобного не произошло.
Когда Патрик увидел скелет в гробу, сердце у него упало. Он совершил ошибку.
— Ну ты даешь, Хедстрём! Такую бучу поднял — и что?
Мелльберг неодобрительно покачал головой и одной фразой обрисовал ситуацию. Патрик чувствовал себя как петух, которого уже пристроили на полено и вот-вот оттяпают голову. Но его шеф был абсолютно прав: он действительно устроил бучу и поднял всех на ноги.
— Ну, тогда мы его забираем и посмотрим, тот это парень или нет. Но мне кажется, здесь вряд ли нас ожидают сюрпризы, если только у тебя нет теорий насчет подмены тела или еще чего-нибудь такого.
Патрик в ответ только помотал головой. Он явно получил то, что заслужил. Криминалисты сделали свою работу, и в скором времени скелет уже везли в Уддеваллу. Патрик и Мартин сели в машину, собираясь ехать обратно в участок.
— Ты мог оказаться прав. Ничего невозможного в этом не было.
Мартин говорил успокаивающе, но Патрик только опять помотал головой.
— Нет, прав был ты. Столь грандиозный заговор слишком сложен в осуществлении, чтобы оказаться правдой. Что поделаешь, мне придется теперь привыкать жить с этим.
— Да уж, можешь в этом не сомневаться, — сказал Мартин сочувственно. — Но ты вот о чем подумай: мог бы ты жить в согласии с собой, если бы этого не сделал и если бы потом вдруг узнал, что был прав, но это стоило жизни Ени Мёллер. Во всяком случае ты попробовал, и мы должны продолжать работать и рассматривать все идеи, которые приходят в голову, — сумасшедшие они или не сумасшедшие. Для нас в этом единственный шанс найти ее вовремя.
— Если уже не слишком поздно, — сказал Патрик мрачно.
— Ты знаешь не хуже меня, что мы не должны так думать. До тех пор, пока мы не нашли ее мертвого тела, она жива, и никакой альтернативы быть не может.
