Он снова был в лагере. И это не Эрик сидел перед ним, а один из тех, кто унижал его, мучил, наслаждался своей властью, дожидался, когда очередь быть брошенным живым в могилу дойдет и до него.
Не дождались. Он не собирался доставить им это удовольствие. Он выживет, чего бы это ни стоило. Он выживет.
В ухе шумело сильнее обычного, и он почти не слышал слов Эрика, только видел, как брат шевелит губами, словно в телевизоре с выключенным звуком. Да и брат ли это? Это не Эрик, это тот светловолосый парень в Грини, надсмотрщик, который поначалу был так дружелюбен… Аксель даже поверил, что и в этой бесчеловечной среде могут встречаться нормальные люди. И потом этот взгляд… он смотрел ему прямо в глаза и ударил что есть сил прикладом в ухо… в сердце.
Задыхаясь от боли и гнева, Аксель схватил первое, что попалось ему под руку. Он поднял тяжелый каменный бюст над головой брата — тот, не поворачиваясь, продолжал что-то говорить и чертить в своем блокноте.
И он отпустил бюст. Он просто выронил его из рук на голову Эрика… нет, не Эрика, а того надсмотрщика. Или это все же был Эрик? Он не знал… он был дома, в библиотеке, но этот ритмичный топот сапог, постоянный, никогда не исчезающий трупный запах, немецкие выкрики, которые могли означать все, что угодно, — обречен ты умереть уже сегодня или тебе позволено прожить еще один день.
Он и сегодня ясно слышал хруст лопнувшего черепа. Один короткий стон — и Эрик откинулся в кресле. Глаза его были по-прежнему открыты. Странно — после короткого мига отчаяния и ужаса Аксель успокоился. Это было неизбежно. Он аккуратно положил бюст под стол, снял окровавленные перчатки и сунул их в карман плаща. Опустил шторы, запер дверь и уехал в аэропорт. Первым же рейсом он вернулся в Париж и с головой ушел в работу, пытаясь отогнать жуткое воспоминание. Потом ему позвонили из полиции.
Самое трудное было вернуться. Он едва ли представлял себе, как решится переступить порог своего дома. Но когда в аэропорту его встретили двое сочувствующих горю полицейских и отвезли домой, он собрался с духом. За несколько дней ему как-то удалось примириться с содеянным. Казалось, дух Эрика незримо присутствует в доме, и он даже заключил с ним своего рода перемирие. Эрик простил ему то, что он сделал. Но не простил Бритту. Конечно, Акселя нельзя прямо обвинить в ее гибели, но он прекрасно понимал, каковы будут последствия его звонка Францу Рингхольму. Он знал, что делал, когда сказал Францу: Бритта может в любую минуту их выдать. Мало этого — он подбирал слова и формулировки так, чтобы знать наверняка: Франц сделает именно то, что он ему исподволь внушает. Он сыграл на честолюбии Франца, на его политических амбициях и мечтах о власти. Уже во время разговора Аксель почувствовал, как распаляется Франц, как им овладевает та самая слепая ярость, которая всю жизнь была его движущей силой… Так что он, Аксель, виновен в смерти Бритты не меньше, а скорее всего, больше, чем сам Франц. И это его мучило. Он постоянно вспоминал, как смотрел на Бритту ее муж — с такой любовью, которая ему и не снилась. Он даже предполагать не мог, что можно так любить. И он у них все это отнял.
Еще один самолет поднялся в воздух и улетел в неизвестном направлении. Все. Он дошел до конца. Ему лететь некуда.
И когда через пару часов на его плечо легла чья-то рука и чей-то голос произнес его имя, он почувствовал облегчение. Почти радость.
Паула поцеловала Юханну в щеку, а их новорожденного сына в темечко. В голове у нее никак не укладывалось, как могло так получиться, что она все пропустила. И что Мельберг оказался таким замечательным другом.
— Прости меня, прости. Прости, ради бога, — повторила она. Уже, наверное, в сотый раз.
Юханна устало улыбнулась.
— Ты даже представить не можешь, как я тебя костерила… Но теперь-то мне ясно — ты сидела в подвале. Хорошо, что все обошлось.
— Я тоже… я имею в виду, с тобой тоже все обошлось. — Паула опять поцеловала ее. — Слушай, он… просто потрясающий.
Она никак не могла привыкнуть к мысли, что все уже позади.
— Подержи-ка его.
Паула осторожно присела на край кровати, взяла младенца и начала тихонько его укачивать.
— А теперь… Теперь посчитай, какая была вероятность, что у Риты именно в этот день откажет мобильник.
— Мама до сих пор прийти в себя не может… Она совершенно убеждена, что ты не будешь с ней разговаривать до конца жизни.
— Она же не умеет чинить мобильники… — засмеялась Юханна. — Их вообще никто не умеет чинить — выбрасывают и покупают новые. И потом — у меня же нашелся рыцарь.
— Кто бы мог подумать? — Паула сделала большие глаза. — А ты бы послушала, что он там несет в комнате для посетителей! Сидит и хвастает: какой феноменальный мальчик!.. И каких трудов тебе это стоило! И если мама еще в него не влюбилась, теперь это случится неизбежно. — Паула закрыла глаза и покачала головой. — Пути Господни неисповедимы.
— В какой-то момент мне показалось, что он вот-вот удерет, но должна признать, Бертиль был на высоте.
Словно подслушав, что речь идет о нем, в дверях появился Мельберг. Из-за его спины выглядывала Рита.
— Заходите, заходите, — помахала им Юханна.
— Хотели на тебя посмотреть, — робко сказала Рита.
— Конечно, конечно… Вас уже целых полчаса здесь не было, — поддразнила ее молодая мать.
— Надо же убедиться, подрос он за это время или нет! Может быть, у него уже борода начала появляться, — пошутил Мельберг, сияя улыбкой и вожделенно поглядывая на младенца.
Рита смотрела на него взглядом, который трудно было истолковать неправильно.
— А можно его подержать? — робко спросил он.
Паула кивнула:
— Если кто и заслужил, так это ты.
Она передала ребенка Мельбергу и отошла — понаблюдать, как смотрит на ребенка Мельберг и как смотрит на Мельберга с ребенком Рита. Странно, иногда ей приходила в голову мысль, что мальчику неплохо бы иметь рядом мужчину, но никогда в жизни она не могла бы представить в этой роли Бертиля Мельберга. А сейчас подумала — не самый плохой вариант.
~~~
Фьельбака, 1945 год
Почему-то он решил, что Эрик должен быть дома. Почему-то для него было важно поговорить именно с ним. Он очень доверял Эрику. За его суховатой манерой держаться скрывалось что-то очень честное, настоящее, надежное. Он знал, что Эрику можно доверять. А вдруг что-то случится? Ханс не мог исключить такую возможность. Он возвращается в Норвегию, и, хотя война окончена, на родине все еще неспокойно. Его отец являлся едва ли не символом злодейств, творимых немцами в стране, да и сам он совершал непростительные поступки. Надо быть реалистом и предвидеть возможные осложнения, особенно теперь, когда он сам скоро станет отцом. Он не мог просто так оставить Эльси, без уверенности, что кто-то будет ей помогать и поддерживать. И никто лучше Эрика с этой ролью не справится.
