— Эльси, не забудь, ты должна отнести Эстерманам стираное белье, я его уже сложила. Через десять минут. И, надеюсь, ты помнишь, что в любой момент может вернуться отец.
Она спустилась вниз. Франц и Эрик уселись на пол — стульев в каморке у Эльси не было.
— Ей, похоже, не очень-то нравится, что мы к тебе заходим.
— Мать считает, надо держаться своего круга. Мы из одного круга, вы — из другого, почище. — Эльси явно их поддразнивала.
Франц хотел что-то сказать, но то ли раздумал, то ли не нашелся. Эрик внимательно смотрел на Бритту.
— Ты чем-то огорчена?
— Тебе-то какая забота? — огрызнулась Бритта и нетерпеливо вскинула голову.
— Девчачьи страсти, — засмеялся Франц.
Бритта посмотрела на него с обожанием и тоже засмеялась. Глаза у нее по-прежнему были красные.
— Здесь не над чем смеяться, Франц. — Эльси сцепила руки на коленях. — Не у всех так все гладко, как у вас с Эриком. Война многим достается очень и очень тяжело. Ты бы подумал иногда об этом.
— «У вас с Эриком»! — повторил Эрик. — Я-то как тебе на язык попал? То, что Франц безмозглый невежда, — известно, но ты же обвиняешь меня, что я якобы равнодушен к страданиям народа… — Он обиженно посмотрел на Эльси, но тут же получил от Франца довольно сильный удар по руке.
— Безмозглый невежда? Это ты меня так называешь? Я-то считаю, что мозгов нет как раз у тех, кто бормочет что-то о «страданиях народа». Тебе что, восемьдесят лет? Повредился ты, что ли, от всех этих книжек? — Франк покрутил пальцем у виска.
— Не обращай внимания, — устало сказала Эльси.
Иногда ей до тошноты надоедали бесконечные перебранки мальчиков. Детский сад, и больше ничего.
Она прислушалась и просияла.
— Отец пришел!
Эльси уже готова была скатиться по лестнице, как вдруг ее что-то остановило — нечто в интонациях доносившегося снизу разговора. Не слышно было радостных восклицаний, каждый раз сопровождавших возвращение отца. Донеслись тяжелые шаги — отец поднимался по лестнице сам. Увидев его лицо, Эльси мгновенно поняла: случилось что-то ужасное. Она попыталась посмотреть отцу в глаза, но тот не отрываясь смотрел на Эрика. Элуф несколько раз открыл и закрыл рот, не решаясь начать разговор, потом сказал просто:
— Эрик… я думаю, тебе надо идти домой. Ты нужен родителям.
— А что случилось? Почему… — Внезапно Эрик закрыл рот рукой. Глаза его расширились — он понял, почему так серьезен отец Эльси. — Аксель? Что слу…
Он так и не смог закончить предложение — в горле встал комок. Эрик несколько раз глотнул, пытаясь от него избавиться, но ничего не вышло. Он вдруг представил себе мертвого Акселя, лица отца с матерью.
— Аксель жив, — прервал Элуф поток жутких картин, — он жив. Но его взяли немцы…
Эрик смотрел на него непонимающим взглядом. Радость, что брат не убит, тут же омрачилась еще большей тревогой — Аксель был в руках беспощадного, известного своей нечеловеческой жестокостью врага.
— Пошли, парень, я тебя провожу.
Отец сгорбился. Необходимость разговора с родителями Акселя давила на него, как скала.
~~~
Паула уютно устроилась на заднем сиденье и с удовольствием прислушивалась к шутливой перепалке Патрика и Мартина. Последний, например, сейчас заявил, что если ему чего-то и не хватает в отсутствие Патрика, то уж во всяком случае не его манеры водить машину. По всему чувствовалось, что у них давние и хорошие отношения, а Паула, послушав вопросы и предложения Патрика, почувствовала к нему уважение — толковый парень.
Вообще отдел полиции в Танумсхеде был удачным выбором. С самого момента переезда у нее появилось чувство, что она приехала домой. Она столько лет прожила в Стокгольме, что уже забыла, как выглядит быт в маленьком провинциальном поселке. К тому же Танумсхеде чем-то напоминал ей селение в Чили, где прошли первые годы ее жизни, пока они не эмигрировали в Швецию. Наверное, и это сыграло свою роль. А говоря откровенно, она даже не могла объяснить, почему Танумсхеде так пришелся ей по душе. Паула ни одной секунды не жалела, что уехала из Стокгольма. Может быть, потому, что в стокгольмской полиции она насмотрелась такого, что хуже не придумаешь, и это в какой-то степени повлияло на ее восприятие города. Но если быть честной, она никогда не чувствовала себя в Стокгольме своей. Ни в детстве, ни потом.
Когда они получили вид на жительство, им с матерью выделили маленькую квартирку на окраине. Она принадлежала к ранней, тогда еще немногочисленной волне эмиграции и была единственной в классе не шведского происхождения. И это ей дорого стоило. Каждый день, каждый час она расплачивалась за то, что не шведка, что родилась в другой стране. Она говорила по-шведски без малейшего акцента, но это не помогало. Ее выдавали темные глаза и черные волосы.
В полиции, однако, несмотря на множество предупреждений, никаких проявлений расизма она не почувствовала. К тому времени шведы настолько привыкли к людям, которые выглядят не так, как они, что ее даже и не считали эмигранткой. Может быть, потому, что она уже так долго жила в стране, а может, еще и потому, что эмигранты с латиноамериканского континента казались шведам все же не такими чужими, как, допустим, беженцы из Африки или арабских стран. Абсурд. Все, чего она достигла, — ее считали более приемлемой, чем беженцы новой волны…
Именно поэтому она так опасалась людей вроде Франца Рингхольма. Они ничего не видели, детали для них были не важны: они смотрели на внешность, и тут же на поверхность всплывали иррациональные предрассудки тысячелетней давности, предрассудки тех времен, когда люди боялись ведьм и оборотней. Это было очень близко к тому, от чего они бежали из Чили. Неумение и нежелание видеть. Диктатор определил, что есть только один правильный путь, тот, который он выбрал, а все остальное — злонамеренные попытки с этого пути уйти и увести за собой остальных. Такие, как Франц Рингхольм, существовали всегда, во все времена. Люди, которые считали, что их ум, или физическая сила, или власть дают им право судить, что нормально, а что не нормально.
— Какой номер дома, ты сказала? — Мартин прервал ее размышления.
Паула посмотрела в блокнот.
— Седьмой.
— Тогда приехали.
Патрик припарковал машину. Небольшой жилой комплекс в Куллене, рядом со стадионом в Фьельбаке.
Стандартная табличка с именем заменена на деревянную дощечку, на которой в обрамлении нарисованных от руки цветов красуется изящная старинная вязь: «Виола Эльмандер». Женщина, открывшая дверь, целиком соответствовала этому стилю: полноватая, но пропорционально сложенная, с излучающим естественное дружелюбие круглым лицом. Паула обратила внимание на ее романтическое шелковое платье в мелких цветочках и тут же представила Виолу в соломенной шляпке. Такая шляпка очень подошла бы к ее седым, забранным в аккуратный узел волосам.
