Она оделась и вышла на улицу, проклиная себя, что поддалась на уговоры Уве. Всего-то десять минут ходьбы, ну что бы ей не сходить накануне… Что-то случилось, определенно что-то случилось.
Еще не доходя до родительского дома, она заметила у входной двери женскую фигуру. Она прищурилась, но только подойдя совсем близко, узнала эту даму-писательницу, Эрику Фальк.
— Могу чем-то помочь? — Маргарета попыталась придать голосу приветливую интонацию, но не получилось — слишком сильна была тревога.
— Да… может быть… я хотела навестить Бритту. — Эрике было не по себе. Ну какое право она имеет вторгаться в чужую жизнь! — И вот… никого нет дома.
— Я звонила им с вечера, и никто не отвечал, — кивнула Маргарета. — Вот и зашла — проверить, все ли в порядке.
Она приподнялась на цыпочки и достала ключ из-за консоли навеса над дверью.
— Проходите, вы можете подождать в холле, а я посмотрю, что и как.
Она открыла дверь и обратила внимание, что рука у нее дрожит. Ей почему-то было страшно, и Маргарета мысленно порадовалась, что с ней кто-то есть. Собственно, надо было позвонить сестрам перед тем, как идти. И что бы она им сказала? Перепугала бы всех до смерти… Ей ни за что не удалось бы скрыть все нарастающее беспокойство.
Она прошла в гостиную на первом этаже и огляделась. Как всегда. Все прибрано, чисто, красиво…
— Мама? Папа? — крикнула она.
Ответа не последовало.
Ей стало трудно дышать. Надо, надо было позвонить сестрам.
— Оставайтесь здесь, я пойду посмотрю, — внезапно осипшим голосом сказала Маргарета и начала подниматься по лестнице.
Медленно, осторожно, словно нащупывая каждый шаг. Непривычная, противоестественная тишина. И только когда она ступила на последнюю ступеньку, послышался слабый звук, напоминающий плач ребенка. Она замерла, прислушалась и с бешено колотящимся сердцем открыла дверь в спальню.
Прошло несколько секунд, прежде чем Маргарета поняла, что это не галлюцинация.
Потом услышала крик о помощи и не сразу сообразила, что кричит она сама.
Дверь открыл Пер.
— Дед?
Парень выглядел как щенок, который ждет, чтобы его погладили.
— Что ты натворил? — резко сказал Франц, отодвинул внука и прошел в комнату.
— Да я… а чего он болтает? Что же мне, молчать в тряпочку? — дерзко выкрикнул Пер. Вид у него был обиженный. Если кто и мог его понять, так это дед. — Что я натворил… Да по сравнению с тем, что ты творил, это так… детские игры.
Он старался, чтобы голос звучал уверенно, но поднять глаза не решался.
— Именно поэтому я знаю, что говорю.
Франц взял внука за плечи и потряс, пока тот не посмотрел ему в глаза.
— Поговорим… Попробую хоть чуть-чуть навести порядок в твоей упрямой башке. Кстати, где мать? — Франц говорил твердо и уверенно, словно отстаивал свое право принять участие в воспитании внука.
— Спит, наверное… может, и проспится. — Пер поплелся в кухню. — Она начала, не успели мы порог перешагнуть… По-моему, всю ночь квасила. Но что-то давно ее не слыхать.
— Я пойду за ней. А ты пока поставь кофе.
— А как его… я не умею…
— Самое время научиться, — прошипел Франц, направляясь в спальню Карины.
Его встретил тихий храп. Карина лежала на самом краю, рука на полу, вот-вот соскользнет с кровати. В комнате было очень душно, сильно пахло перегаром.
— Какого черта! — рявкнул он, подошел и потряс ее за плечо. — Пора вставать!
Франц огляделся. В спальне была дверь в ванную. Он открыл кран, подошел к невестке и с гримасой отвращения стал ее раздевать. Много трудиться не пришлось — кроме трусов и лифчика на Карине ничего не было. Он отнес ее в ванную и небрежно бросил в воду.
— Это еще что? — сонно пробормотала бывшая жена его сына. — Чем это ты занимаешься?
Франц молча подошел к шкафу, нашел чистое белье и положил на крышку унитаза рядом с ванной.
— Пер поставил кофе. Приди в себя, оденься — и в кухню.
Она собиралась было запротестовать, но только вяло махнула рукой и прикрыла глаза.
— Ну и как? Справился с кофеваркой?
Пер сидел за столом и изучал свои ногти.
— Не думаю… попробуешь, — мрачно сказал он. — Наверняка дерьмо.
Франц посмотрел на черную, как нефть, жидкость, капающую из фильтра.
— Может, и дерьмо, но, во всяком случае, крепкое.
Они довольно долго молчали — дед и внук. У Франца было очень странное чувство. Он видел во внуке повторение своей собственной истории. Некоторые черты Пера напоминали ему его отца… Он до сих пор упрекал себя, что не прикончил папашу. Может, тогда жизнь пошла бы по-другому… Если бы он его прикончил, если бы всю кипевшую в нем ненависть обратил на того, кто и в самом деле ее заслуживал… А так… расплескал без цели, без результата. Только себе во вред. Расплескал, но не до конца. Ненависть еще не остыла, он знал это и чувствовал. Просто с годами он научился ее обуздывать и направлять. С годами ненависть перестала управлять им, теперь она была покорной его служанкой.
Именно это он хотел любой ценой внушить внуку. Ненависть понятна и оправданна. Дело только в том, что человек должен знать, когда дать ей выход и в какой форме. Ненависть не должна ослеплять и не должна сама быть слепой. Ненависть обязана быть зрячей. Истинная ненависть напоминает мастерски пущенную стрелу, летящую точно в цель, а не тупой топор, которым ты размахиваешь вокруг себя без всякой цели и смысла, просто чтобы дать выход гневу. Этот путь ему тоже был знаком… Результат известен — проведенная в тюрьме молодость и сын, который слышать не хочет имени отца. Друзья? Он не так глуп, чтобы считать товарищей по организации друзьями. Или даже пытаться с кем-то из них подружиться. У каждого свое — своя ненависть, своя ярость, и объединяет их только одно: цель. Общая цель.
Он смотрел на Пера и видел своего отца. И себя самого. И Челля. Сына, с которым встречался только на свиданиях в тюрьме. И еще в те короткие периоды, когда находился на свободе, но и тогда ему было не до ребенка. Никакой близости не было, да и быть не могло. А любит ли он сына? Положа руку на сердце, вряд ли. Может быть, когда-то, давно, что-то бултыхнулось в груди, когда Ракель пришла на свидание с новорожденным младенцем. Может быть, но точно он не помнил.
Странно, сейчас, сидя за кухонным столом с внуком и пытаясь вспомнить, любил ли он кого-нибудь в жизни, Франц мог назвать только одно имя. Эльси. Прошло шестьдесят лет, но он помнил ее, как будто это было вчера. Эльси и внук. Только эти двое вызывали в нем какие-то чувства. Все остальное пространство его души — выжженная, мертвая пустыня. Отец позаботился, чтобы в ней, в этой пустыне, не осталось ничего живого. Ни ростка… Ему казалось, что ни ростка. А проходит время — и прошлое пробуждается…
