— Посиди пока, сейчас поищу.
Она двадцать раз подряд загадала — пусть что-нибудь обнаружится, но по мере того, как она наблюдала за выражением лица Кристиана, надежда становилась все слабее.
— Нет… ничего не находится. — Он с сожалением покачал головой. — Во всяком случае, в нашей базе данных. Ты можешь попытаться сама порыскать в Интернете. Проблема в том, что имена довольно распространенные.
— Ладно, — разочарованно сказала Эрика. — Значит, здесь они никак не отметились?
— Увы.
Она вздохнула.
— Я понимаю, это было бы слишком просто: раз — и вот они. — Она задумалась, и вдруг лицо ее просияло. — Тогда вот что: в статьях, которые ты мне дал, упоминается один парень. В тот раз мы на него не обратили внимания, искали только про маму и ее друзей. Норвежец, он жил здесь, в Фьельбаке. Ханс Улавсен…
— Да, я знаю. В конце войны.
— Ты его знаешь? — удивилась Эрика.
— Нет, просто ты не первая спрашиваешь. За два дня — два запроса. Популярный паренек.
— И кто же о нем спрашивал? — Эрика затаила дыхание, боясь услышать что-нибудь насчет того, что работники библиотеки не имеют права… и так далее.
— Сейчас посмотрю. — Кристиан, похоже, не стал затруднять себя этическими проблемами, повернулся к тумбочке на колесиках и выдвинул верхний ящик. — Сейчас… Он оставил свою визитку на случай, если я найду что-то еще. Просил позвонить… — Библиотекарь начал что-то мычать, перебирая содержимое ящика. — Вот! Челль Рингхольм.
— Спасибо, Кристиан. Теперь я знаю, с кем мне предстоит побеседовать.
— Звучит угрожающе! — Кристиан рассмеялся, но глаза его оставались грустными и больными.
— А то! — поддержала Эрика. — Если всерьез, мне очень интересно, с чего бы он так заинтересовался Улавсеном. Ты нашел что-нибудь для него?
— Только те же материалы, какие дал тебе. Так что, сама понимаешь…
— Да, день неурожайный. — Эрика опять вздохнула. — Могу я взять его телефон?
— Be my guest.
[17]
— Кристиан протянул ей карточку.
— Спасибо. — Эрика подмигнула Кристиану, и тот устало подмигнул в ответ. — А как дела с книгой? Ты уверен, что тебе не нужна помощь? «Русалка», я правильно помню?
— С книгой все хорошо… «Русалка», ты помнишь правильно… только извини, пожалуйста, я должен работать.
Он повернулся к ней спиной и положил пальцы на клавиатуру.
Эрика в недоумении вышла на улицу. Что с Кристианом? Он никогда таким не был… Но сейчас есть вещи поважней. Разговор с Челлем Рингхольмом, к примеру.
Они договорились встретиться на горе Веддэрберг — почти никакого риска, что их кто-то здесь увидит. А даже если и увидит — подумаешь, два старика решили прогуляться.
— Представь, если бы можно было знать будущее… — Аксель поддал ногой камешек, и тот покатился к пляжу.
Летом здесь прекрасно ладили купальщики и коровы. Часто можно было увидеть плещущихся в воде детишек, а рядом корову, у которой тоже появилось желание освежиться. Но сейчас кругом было пусто, только ветер гонял по песку космы сухих водорослей. Ни тот ни другой, словно по молчаливому уговору, не упоминали ни Эрика, ни Бритту. Ни тот ни другой, собственно говоря, толком и не знали, зачем назначили эту встречу. И тому и другому было ясно, что ни к чему она не приведет. Но все-таки решились. Это было как комариный укус — надо почесать укушенное место. И точно как при комарином укусе, никакого облегчения. Но они не устояли перед соблазном.
— В этом-то весь и смысл, что мы не знаем будущего… — Франц прищурился и посмотрел на сверкающую рябь моря. — Если бы иметь хрустальный шар, в котором мы бы могли увидеть, что с нами случится в жизни, никто бы и с места не сдвинулся. В том-то и смысл… Жизнь выдается нам по частям, отмеренными порциями. Кусочки горя, кусочки счастья… не больше, чем ты можешь прожевать. Маленькие порции…
— Иногда и большие… — Аксель пнул еще один камень.
— Мы говорим о других. О тебе и обо мне речи не идет, — сказал Франц и повернулся к Акселю. — Конечно, в глазах других мы совершенно разные. А на самом деле очень похожи, ты и я, и ты это знаешь. Мы не сдаемся… какая бы большая порция нам ни досталась.
Аксель молча кивнул.
— А ты раскаиваешься в чем-нибудь? — Он внимательно посмотрел на Франца.
— А в чем мне раскаиваться? — спросил тот после долгой паузы. — Что сделано, то сделано. Каждый делает свой выбор. Ты — свой, я — свой. Раскаиваюсь ли я? Чему это поможет? Зачем?
— Раскаяние — признак человечности, — пожал плечами Аксель. — Без раскаяния… кто мы тогда?
— Чему помогает раскаяние? — повторил вопрос Франц. — Что оно меняет? И тебя-то это касается напрямую. Чем ты занимаешься? Ты мстишь. Ищешь так называемых преступников. Посвятил всю свою жизнь мести. Другой цели у тебя нет. И что ты этим изменил? Шесть миллионов не воскресишь, они погибли в концлагерях. А вы ищете какую-то тетку, которая когда-то была там надсмотрщицей, а теперь уже несколько десятков лет как домохозяйка в США. Допустим, через шестьдесят лет вы нашли эту глубокую старуху, приволокли в суд — и что?
Аксель помолчал. Он был убежден в важности и нужности того, чем занимается, но Франц нащупал больную точку. Задал тот самый вопрос, который он и сам себе задавал в минуты сомнений.
— Справедливость. Успокоение родным погибших, — сказал он наконец. — Это во-первых. А во-вторых, это сигнал — человечество больше не собирается мириться с подобным зверством…
— Чушь! — Франц сунул руки в карманы. — Ты что, всерьез считаешь, будто это кого-то отпугнет? Пошлет какой-то сигнал? Люди живут сегодняшним днем. Человеку несвойственно думать о последствиях своих действий. Люди не учат уроков истории и, скорее всего, никогда не будут учить. А насчет родных… если человек не успокоился через шестьдесят лет, он никогда не успокоится.
— Что ж, вполне цинично. — Аксель тоже сунул руки в карманы.
Ветер насквозь продувал плащ, и ему стало холодно.
— Я просто хочу, чтобы ты понял: за всей благородной, как ты считаешь, деятельностью, которой ты посвятил жизнь, стоит только один примитивный инстинкт. Месть. Я не верю в месть. Я уверен, что единственное, чему стоит посвятить жизнь, — постараться изменить к лучшему наше сегодня.
— И ты, конечно, как раз именно этим и занимаешься? — Вопрос прозвучал с большим сарказмом, чем было задумано.
— Мы на разных сторонах баррикады, Аксель, — спокойно, но сухо сказал Франц. — Ты на своей стороне, я на своей. Но я тебе отвечу. Да, я занимаюсь именно этим. Пытаюсь что-то изменить. Я никому не мщу и ни в чем не раскаиваюсь. Смотрю вперед и делаю то, что считаю нужным. И то, что делаю я, с твоими представлениями не совпадает. У тебя другая вера, и наши дороги не сойдутся никогда. Они разошлись шестьдесят лет назад и никогда больше не сойдутся.
