— Помощь психолога — это их право, — отрезал он.
Финлей гоготнул, но Ливер даже не посмотрел на него. Финлея это задело. Он привык к тому, что здесь его слушаются. Слушаются, а не игнорируют.
— У тех малышей, которых он поубивал, небось тоже были права?
Ральф и Стронг достигли зарешеченной двери в конце блока. Стронг открыл ее, Ральф в это время лениво разглядывал собственные ногти. Эйвери стоял в стороне — щуплая безобидная фигурка рядом с двумя мощными тушами охранников.
— Те дети не были моими пациентами, — парировал Ливер.
Ах ты сволочь! Так ведь и не повернулся! Финлею очень хотелось схватить Ливера за грудки — пусть бы немножко встряхнулся. Пусть бы доктор Всезнайка понял, к кому здесь проявлять уважение.
— Ах так, выходит? Сидит, значит, такой себе в камере, строгает свои деревяшки, а вы только строчите отчеты да загораживаете ему окошко, а он вам все: «Да, мистер Ливер, нет, мистер Ливер», и на самом деле оно ему как об стенку горох, а кончится дело тем, что мы их всех выпустим на свободу, как из чертовой лечебницы, чтобы освободить койки для новой партии!
Целью этой тирады было привлечь внимание Ливера, но в результате Финлей лишь побагровел. Он сверлил Ливера взглядом, но тот продолжал следить за пациентом, пока тот не скрылся за двойными дверями. Только после этого Ливер повернулся и в упор посмотрел на Финлея. Впервые в жизни надзиратель Финлей заглянул в глаза, призванные лить свет в искореженные черные души убийц, и почувствовал внутри холодок, точь-в-точь как от плохого фильма ужасов.
— Для Эйвери у нас всегда найдется койка, — улыбнулся Ливер. — Он никуда отсюда не денется.
27
День отца в доме Льюиса был не бог весть каким праздником. Льюис частенько о нем забывал, и тогда мать подсовывала ему наспех найденную открытку, которую тот подписывал и, мямля поздравительную чепуху, вручал отцу. Иногда Льюис забывал, и тогда открытку мать подписывала сама. Иногда забывала и она, и тогда в праздничный день приходилось довольствоваться устным поздравлением, причем произнесенным уже после официального поздравления по радио. Отец Льюиса делал вид, будто для него вполне достаточно в этот день быть дома с женой и сыном.
Льюис направился прямиком к стойке с журналами, а Стивен стал разглядывать небогатую подборку открыток ко Дню отца. Если бы ему предстояло купить открытку — хотя он, конечно, ничего покупать не собирался, — какую бы он выбрал? С гоночными автомобилями? С пивной кружкой? С картинками для взрослых? Ему понравилась одна с цветочным горшком, лопатой и парой перчаток, но потом Стивен решил, что это стариковская картинка, а дядя Джуд не старик.
И не отец ему, кстати.
От этой мысли больно кольнуло в груди, и Стивен постарался скрыть это за напускной небрежностью:
— Ты будешь покупать открытку?
Льюис нехотя оторвался от «Веломотокросса» — хотя велосипеда для мотокросса
[10]
у него не было, а на имевшемся велике, новеньком и навороченном, он катался крайне осторожно.
— Ой, и правда. Прихвати мне одну.
— Какую?
— Да любую.
Стивен снова изучил открытки. Отцу Льюиса не подходила ни одна. В лавке мистера Джейкоби не было открыток с кроссвордом и кардиганом. В конце концов Стивен остановился на кружке пива — поскольку однажды видел отца Льюиса в «Рыжем льве», а в плотно набитом холодильнике, который мать Льюиса открывала, чтобы достать им по палочке «Кит Кат», как-то раз приметил упаковку легкого «Бадвайзер». Последнее запомнилось Стивену именно потому, что «Бадвайзер» — это как-то слишком спортивно для Льюисова отца. Слишком по-американски.
— Эта подойдет?
— Подойдет, — ответил Льюис, даже не глядя. — Одолжишь два фунта?
— У меня нет.
Льюис посмотрел на цену на обороте:
— Тогда фунт двадцать. Мать тебе отдаст.
Карманных денег Стивен получал два фунта в неделю. Иногда не получал и этого — если вдруг надо было срочно поменять газовый счетчик.
Стивен вздохнул и полез в карман. Льюис уже назанимал у него десятки фунтов и ни разу не вернул ни пенни. Как-то Стивен попытался ему напомнить, на что Льюис велел «не жмотничать».
— У меня всего фунт пятьдесят.
— Ну вот и отлично.
Льюис расплатился с мистером Джейкоби и сунул сдачу в карман.
Эйвери понятия не имел о Дне отца — пока восторженный гомон в столовской очереди не донес до него, что на завтрак будет копченая селедка.
Новость долетела до стоящего перед Эйвери, тот повернулся было, увидел, кто стоит следом, и тут же развернулся обратно к запотевшим подносам и доносящемуся с кухни металлическому звону. Так что информационная цепочка прервалась на нем, и все стоящие сзади оказались лишены возможности ожидания редкой трапезы.
— Что случилось? — без интереса спросил Эллис.
— Включи свой нюх! — Финлей единственный рассмеялся собственной шутке.
— Копченая селедка, — сказал Эйвери.
— Что?
— У нас сегодня копченая селедка.
— В честь чего?
— День отца.
Эллис успел уже взять кашу с первой раздаточной стойки. И теперь, выйдя из очереди, сверлил глазами Финлея. Тот с видом опытного стрелка по обыкновению крутил в толстых пальцах ключи, потом повернулся, заступив им дорогу.
Прозрачные глаза Эйвери с интересом метнулись от Эллиса к Финлею. В последнее время Эллис прожигал Финлея взглядом, даже когда тот находился вне поля его зрения.
В плане ключей от Эллиса не было никакого толку. Собственно, и вся затея с отпечатком стала представляться Эйвери неосуществимой. Он готов был отказаться от нее как от неудачного эксперимента.
Но речь не о том.
После всей этой истории со шлюшкой-женой Эллис погрузился в нескончаемые размышления. Эйвери прибег ко всем возможным уловкам, чтобы вывести соседа из этого состояния, но тот застрял в мыслях о Финлее, как в петле. Почему он забрал фотографии? Куда он их дел? Отдаст ли их? Почему Эйвери решил, что это именно Финлей? Если Эллис потребует их обратно, что будет? Эйвери уже пожалел, что рассказал про Финлея. Все, чего он добился, это превратил единственного собеседника в зануду. Эйвери готов был отказаться и от Эллиса так же, как от мыла.
Но сейчас, поскольку делать все равно было нечего — кроме как топтаться на месте в ожидании селедки, да еще со стоящим над душой Финлеем, — Эйвери решил слегка подразнить зверя.
