Незнакомка качала ее Жаклин! Но в теплой комнате, при мягком, приглушенном свете, с толстым ковром под ногами, в этом не усматривалось ничего предосудительного.
– Кто?.. – Патриция приблизилась еще на шаг. – Джоан? Джоан… это ты? – Она подошла ближе. – Как ты?.. Ты прошла через гараж?
Джоан – это действительно была она – перестала раскачиваться и встала. Лампа с розовым абажуром находилась у нее за спиной, так что Патриция не могла разглядеть лицо Джоан, отметила только как-то странно искривленный рот. И пахло от Джоан грязью. Патриция тут же вспомнила свою сестру, тот ужасный, ужасный День благодарения в прошлом году. Неужели у Джоан такой же нервный срыв?
И почему она здесь, почему держит на руках крошку Жаклин?
Джоан подняла руки, протягивая младенца Патриции. Та взяла дочку и сразу поняла – что-то не так. Неподвижность девочки отличалась от расслабленности, вызванной сном.
В тревоге Патриция отбросила край одеяла с личика дочки.
Розовые губки младенца чуть разошлись. Ее маленькие темные глазки смотрели в одну точку. У самой шейки одеяло было мокрым. Патриция дотронулась до него и тут же отдернула руку – два пальца были липкими от крови.
Крик, который поднимался из груди Патриции, не успел сорваться с губ…
Анна-Мария была на грани безумия в прямом смысле этого слова. Она стояла на кухне и шептала молитвы, ухватившись за край раковины, словно дом, в котором она столько лет прожила с мужем, превратился в утлый челн, застигнутый жестоким штормом посреди океана. Она просила Бога подсказать, что делать, облегчить страдания, дать надежду. Она знала, что ее Энсел – не зло. Не такой, каким казался сейчас. Просто он очень, очень болен. («Но он убил собак!») И какой бы ни была болезнь, она в конце концов пройдет, и Энсел опять станет нормальным.
Анна-Мария посмотрела на запертый сарай в темном дворе. Вроде бы там пока все тихо.
Сомнения вернулись, как и в тот момент, когда она услышала сообщение об исчезновении из моргов тел пассажиров рейса 753. Что-то происходило, что-то ужасное («Он убил собак!»), и чувство беды, грозившее сокрушить ее, удавалось остановить только регулярными походами к зеркалам и раковине. Анна-Мария мыла руки и прикасалась к собственному отражению, тревожилась и молилась.
Почему Энсел на день закапывал себя в землю? («Он убил собак!») Почему не говорил ни слова, только рычал и повизгивал? («Как собаки, которых он убил!»)
Ночь вновь захватывала небо… чего Анна-Мария страшилась весь день.
Почему он сейчас такой тихий?
Прежде чем она успела подумать о том, что делает, прежде чем успела потерять ту толику решимости, что еще оставалась в ней, Анна-Мария вышла из двери и спустилась по ступеням с заднего крыльца. Не посмотрела на могилы собак, не поддалась этому безумию. Теперь она должна быть сильной. Еще какое-то время…
Створки двери сарая. Замок и цепь. Она постояла, прислушиваясь и с такой силой вдавливая кулак в рот, что заболели передние зубы.
Что бы сделал Энсел? Открыл бы он дверь, если бы в сарае находилась она? Заставил бы себя взглянуть на нее?
Да, безусловно.
Анна-Мария отперла замок ключом, который висел на груди. Размотала цепь. Отступила назад, встав так, чтобы он не мог достать ее (от столба Энсел мог отойти лишь на длину цепи), и распахнула створки.
Ужасный запах. Дикая вонь, от которой заслезились глаза. И там ее Энсел.
Она ничего не видела. Вслушалась. Ничто не заставило бы ее войти в сарай.
– Энсел?
Ее едва слышный шепот. И ни звука в ответ.
– Энсел.
Шуршание. Движение земли. Ох, ну почему она не взяла с собой ручной фонарик?
Она потянулась вперед, чтобы пошире распахнуть одну створку. Чтобы в сарай проник лунный свет.
И увидела Энсела. Он наполовину вылез из земли и смотрел на дверной проем, в его запавших глазах стояла боль. Анна-Мария сразу увидела, что он умирал. Ее Энсел умирал. Она вновь подумала о собаках, которые раньше спали в сарае, о Папе и Герте, дорогих ее сердцу сенбернарах, которых он убил и чье место сознательно занял… да… чтобы спасти ее, Анну-Марию, и детей.
И тут она поняла. Ему требовалось причинить кому-то боль, чтобы спасти себя. Чтобы ожить.
Анна-Мария дрожала под лунным светом, как лист на ветру, глядя на страдающее существо, в которое превратился ее муж.
Он хотел, чтобы она принесла себя в жертву. Анна-Мария это знала. Чувствовала.
Энсел застонал. Стон этот шел из глубины, словно бы с самого дна его голодного, пустого желудка.
Анна-Мария не могла этого сделать. Плача, она закрыла створки и навалилась на них всем телом, будто навеки запечатывая там этот труп, уже не живой, но еще и не мертвый. Энсел слишком ослаб, чтобы вновь броситься на дверь. Анна-Мария услышала еще один стон.
Она уже продела в ручки цепь, когда услышала хруст гравия у себя за спиной, и обмерла, боясь, что вновь пришел полицейский. Шаги приближались, она обернулась и увидела господина Отиша, вдовца, пожилого, лысоватого мужчину, в рубашке с воротником-стойкой, расстегнутом кардигане, мешковатых брюках. Того самого соседа, живущего на другой стороне улицы, который вызывал полицию. Из тех соседей, что сгребают опавшие листья со своего участка на улицу, чтобы ветром их унесло тебе на лужайку. Человека, которого они с мужем никогда не видели и не слышали, пока не возникало некое неудобство, виновниками которого он полагал их самих или детей.
– Ваши собаки все более изобретательны в стремлении не дать мне уснуть, – начал господин Отиш, даже не поздоровавшись.
Его присутствие, его вторжение в кошмар поставило Анну-Марию в тупик. «Собаки?»
Он говорил об Энселе, о том, как тот шумел в ночи.
– Если у вас больное животное, его нужно отвезти к ветеринару, который или вылечит, или усыпит его.
Потрясенная, Анна-Мария не могла даже ответить. А господин Отиш уже миновал подъездную дорожку и по траве двора направился к ней, с пренебрежением глянув на сарай, из которого тут же донесся тягостный стон. Лицо господина Отиша недовольно дернулось.
– Вы должны что-то сделать с этими собаками. Не то я снова вызову полицию, прямо сейчас.
– Нет! – Страх вырвался прежде, чем Анна-Мария сумела его удержать.
Господин Отиш улыбнулся, удивленный ее смятением, наслаждаясь тем, что теперь она в его власти.
– Тогда что вы собираетесь делать?
Ее рот открылся, но она не могла найтись с ответом.
– Я… я постараюсь… только я не знаю, что делать.
Он посмотрел на заднее крыльцо, на свет в кухне.
– Есть в доме мужчина? Я бы предпочел поговорить с ним.
Анна-Мария покачала головой. Из сарая донесся очередной стон.
