По дороге к лекарю, Тагир постарался прикинуть, почему именно его выбрал султан, но достойных ответов на этот вопрос не было.
Едва войдя в юрту, он бросил коробочку Ильдару.
– Держи!
– Что это?
– Это я у тебя хотел спросить. Насколько я понимаю, это то, что должно спасти мою дочь. Завари, проверим. Только сначала я сам попробую…
– Думаешь, это отрава?
– Если я действительно настолько нужен султану, то нет. Но проверить стоит…
– Пап, – за несколько секунд девочка побледнела так, словно ее несколько дней кормили песком, – а чем закончилась сказка? Ты же сказал, что тебе ее пастух рассказал, значит, он не мог лопнуть и умереть?
Тагир подошел к дочери, приобнял ее и прошептал на ухо:
– Конечно, не мог, родная. Папа не допустит, чтобы кто-то в наших сказках умирал…
– Мне нравится… – ослабевшей рукой девочка попыталась прижать к себе отца, но не смогла этого сделать.
Некоторое время он разглядывал ее в приглушенном свете.
– Только бы подействовало! – пробормотал он.
Глава 2
Оскал кяльбов
Разнорабочие, уставшие пастухи, молодые гаскарцы и постовые были уже в своих юртах или по пути к ним, когда для Тагира все только начиналось. Он сидел на своем излюбленном месте – на краю платформы, возвышавшейся над загоном для баранов, и, свесив ноги, прислушивался к своем организму, пытаясь отследить в нем хоть какие-то последствия употребления отвара травяных свертков, которые ему вручил посланец султана.
Чпок-чпок.
Шерстяная голова молодого барана двигалась по определенной траектории из стороны в сторону.
Чпок-чпок.
Кучерявые существа, сбившиеся в кучу, пытались как можно глубже погрузиться в сон, но при этом были на какой-то своей волне настороженности. Все, кроме одного, что хлопал глазами, рассматривая беспокойное лицо Тагира.
– Что ты смотришь на меня, словно я твой брат? Вроде, не волосатый, не кудрявый. Ни бекаю, ни мекаю. Ну да, бородой малость оброс, но не нырять же мне теперь в ваше стадо?
Словно поняв, о чем говорил человек, неспящий баран уперся мелкими рогами в высокие ботинки Тагира и попытался вытеснить его ноги из пространства загона, но маленький рост этого не позволял.
– И давно ты с ними разговариваешь?
Тагир обернулся на голос. Его взгляд совершил долгий путь, заскользив по тяжелой мантии подошедшего.
– А кто сказал, что я с ними разговариваю? Просто сижу, жду, что меня с ваших трав пронесет. Но, вроде все нормально, можно дочери давать.
Тагир подвинулся, освобождая место непрошеному гостю, затем развязал мешочек, лежавший рядом и, достав из него несколько сухих корневищ какого-то подземного растения, бросил их барану.
– А даже если и так, лучше уж с ними, чем с людьми. В такой беседе я хотя бы могу выдумать ответ, который меня устраивает. Спрашиваешь его: «И что теперь делать?» – а он тебе мекает. Спрашиваешь: «А что тогда будет?» – и он бекает. А ты уж сам решай, что тебя больше устраивает.
– Хотел бы я попробовать, – усмехнулся посланник султана и присел рядом с Тагиром, который вложил несколько корней в его руку.
– А что тебе мешает? Это у себя на станции делай, что положено. А в нашей деревне ты – гость. Вот и делай то, что здесь можно.
Взглянув на Тагира с некоторой симпатией, путник принял от него корни странного растения и протянул руку с лакомством барану.
– Ну, скажи мне, баран, что меня ждет?
Тот попятился. Сделав несколько шагов, он остановился, тупо уставился на протянутую руку и наложил кучу. Звонкий смех вырвался из уст обоих мужчин и разбудил нескольких развалившихся в стойле овец, которые тут же вскочили на ноги, толкаясь и напирая друг на друга.
– О-о-о, огребешь ты, дружище, по полной! Не волнуйся, у нас в деревне говорят, что дерьмо всегда к богатству.
– То-то я смотрю, ты золотыми кучами прям завален! – путник обвел рукой огражденное пространство, в котором находились бараны, а затем протянул ее Тагиру. – Тимур.
– Тагир, – мужчина ответил рукопожатием.
– А ты не такой, как я ожидал. Отличаешься от других деревенских.
– Такой, такой. Ты просто меня еще не знаешь… Кстати, ты чего не спишь? Если моей дочери станет лучше, значит, утром выдвинемся. Я разве говорил что-нибудь типа «все будет раз плюнуть», или «все будет пучком», или «не парься, парень, я согласен», или…
– Я понял. Нет, – племянник султана улыбнулся и мотнул головой. – Просто как-то неуютно засыпать на чужой станции.
– Знаешь, что в таких случаях говорить надо? Я сплю на новом месте, жениху приснись невеста.
– Да я смотрю, у тебя большой опыт в убаюкивании. Небось, еще посоветуешь овец посчитать?
Тимур взял у Тагира мешочек с корнями и бросил несколько все бродившему по загону барану.
– Когда у тебя по юрте носится дочь-сорвиголова, постоянно сующая нос не в свои дела, еще и не такое скажешь.
– Ну, а когда тебе через раз мутанты снятся, вряд ли такое захочется говорить – вдруг еще жениться придется?
Оба снова рассмеялись.
– А если ты деревенских боишься, – Тагир попробовал корень, который держал в руке, сморщился и сплюнул, – и как они только едят это… то зря. Я на многих станциях побывал и ни разу не видел людей правильнее, чем они. Мне кажется, пусть хоть дюжина мутантов придет, разговор у них один: хороший мутант – иди мыться да чай пить. Плохой мутант – ступай своей дорогой, пока палкой по башке не получил. Ты можешь представить себе, что голодная тварь, спустившаяся с поверхности, получает палкой по башке, а затем с виноватым видом уползает обратно? Нет? А я могу. Каждый день вижу, как дед Афлях крыс гоняет. Но самое главное, знаешь, что? Те, кто покинул эту станцию и живут, возможно, в более цивилизованных условиях, все равно относятся к своим не как к «особенным». – Тагир покрутил правой рукой у виска. – А как к людям, с которыми им придется прожить остаток дней. Ведь каждый из них мечтает в итоге снова вернуться в свой авыл.
Тагир был прав. Еще для той, надземной Казани, деревенским было свойственно легкое и простое отношение к жизни. В их менталитете тогда (как и у людей с Авиастроительной, коих считали деревенскими, сейчас) было заложено какое-то упрощение мировых событий. Если умный человек еще задумался бы над тем, война – это хорошо или плохо, то деревенский человек однозначно бы сказал, что плохо. Ведь война – это всегда плохо. На протяжении многих лет Казани удавалось добиваться золотой середины между отношениями деревенских и городских, ведь даже самый устоявшийся горожанин, чей род прожил в городской черте не одно поколение, все равно знал, из какой он деревни и какого района.
