В самой крепости, помимо съезжей избы, поставили походную часовню и вырыли два колодца. А в начале августа поставили избы, по одной на десять человек служивых, возвели все казенные сооружения.
В пяти верстах вверх по реке соорудили первое зимовье. По кругу огородили тыном в тридцать саженей длиной, подняли сторожевую башню с проезжими воротами, в стену две избы встроили. Одна – для дозорных, вторая – для заложников-аманатов.
Острог с трех сторон, а зимовье – с четырех окопали рвом в сажень глубиной. Вокруг того рва забили деревянный «чеснок», усилили его железным «чесноком», острым, как копья, прикрыв его тонким слоем веток и присыпав слегка землей. Ловушка для врагов получилась знатной.
К середине лета Абасугская крепость выросла в грозный для кыргызов городок. Русские люди искусно срубили из толстых лесин укрепление в сто саженей длины, в шестьдесят ширины.
Доглядчики тем временем доносили, что модорский бег Бышкак Минеев шибко недоволен появлением орысов на берегах Абасуга. Сам-де не в силах оказать сопротивление. Много эров потерял в схватке под Краснокаменным городком, да и рука, что ранена стрелецкой пулей, загнила, однако. Не помогали ни барсучий жир, ни травяные настои, ни заговоры шаманские. Послов отправил просить помощи у контайши Равдана, а тот ответил, что до модоров ему и дела нет. Богдыханова армия на хвост села, улусы громит, роды калмацкие подчистую вырезает. Так что негоже Равдану с Белым царем ссориться. Того гляди придется на поклон к нему идти, чтобы позволил укрыться на бескрайних просторах Барабы или под Урал-камнем в Ногайской степи.
Пришлось Бышкаку скрипеть зубами в бессилии, наблюдая, как резво русские прибирают к рукам его кыштымов, обещая взять с них совсем малый ясак, всего в два соболя супротив тех шести, что собирал бег в пользу Равдана, да и себя не обижал.
Кыштымы поначалу с опаской посматривали на светлоглазых, большебородых пришельцев. Готовились откочевать выше по Абасугу, ближе к горам. Но албан, взятый на добром слове, да еще с подарками главам кыштымских родов, успокоил их и остановил. Таили они давнишнюю злобу на корыстного и жестокого модорского бега. Его частые набеги, как лесной пал, опустошали мирные поселения его данников. С приходом орысов эти набеги прекратились.
Уже в августе приехали в острог башлыки, главы кыштымских родов, и обещали ежегодно, без задержки и недобора давать по два соболя с лука. А луков тех набралось без малого три сотни. Для верности оставили двух аманатов с первых в очереди двух родов. И били челом великому государю, чтобы тех аманатов менять помесячно.
Но не все проходило так гладко, как хотелось. С таежниками удалось договориться, но вот в предгорьях орысов не жаловали. До осени не удавалось поставить зимовья на Ое-реке и Шабате. А без этих промежуточных становищ невозможно собрать ясак по весне, когда тайга все еще будет тонуть в снегах и даже на лыжах в эту глухомань не пробиться.
Лазутчики сказывали, Тайнашка со своими людьми не раз появлялся поблизости, но к острогу не подступал, то ли силы копил, то ли зимы дожидался, чтобы ударить наверняка. Улус его кочевал севернее, но Тайнах без зазрения совести заходил на модорские земли. Табуны угонял, скот уводил. Забыл совсем, что его отец Искер и Бышкак с ножа хлеб ели, клялись быть верными товарищами и по любому случаю помогать друг другу.
Злился Бышкак, но ничего не мог поделать. Мало воинов у него осталось, слишком мало, чтоб наказать дерзкого соседа. Постарел модорский бег, рана измучила, бессилен он оказался против молодости и наглости Тайнаха. Тот это понимал, потому и озоровал безнаказанно в его аймаках, кыштымов грабил, а кого и в полон уводил. Второй сосед, Теркен-бег Чаадарского улуса, силен и осторожен. В его владения Тайнах не заходил, знал, что Теркен скор на расправу. Но Бышкак тоже к Теркену ни ногой. Обидел он крепко соседа, нехорошим словом назвал, когда тот отказался принять красную стрелу от Равдана. И кто прав оказался? Бышкак, который лучших матыров под стенами острога оставил, или Теркен? Чаадарский бег и людей сохранил, и земли свои не потерял, и, само собой, оказался сильнейшим бегом земли Кыргызской. Так что не будет помощи Бышкаку от Теркена. Гордый он, обид не прощает.
Башлыки не впервой жаловались на Тайнаха. Де чинит он разбой, забыв о законах предков. Наконец Мирон не выдержал и послал отряд в полсотни вершников поймать Тайнаха и доставить в острог. Старшим назначил Игнатея Бузова. Казак он – добрый, бывалый, из той ватаги, что ходила с Мироном к Эпчею, а потом налетела на ханскую ставку подле Краснокаменска. Только Тайнах несколько раз ускользал прямо из-под носа Игнатея, никак не давался казакам в руки. Словно загодя чувствовал, где они появятся, и уходил только ему известными облазными тропами.
Плюнул тогда Игнатей на все потуги поймать Тайнаха и пошел с десятком казаков вверх по реке Тубе далеко, до рода кандинцев и койбал. Там должен был поставить острожек и зимовать в нем, а обратным ходом по весне собрать ясак в родах кастар и аргын, тас и каратин. Но вернулся Игнатей через пару недель злой, как черт. В аалах люди Тайнаха наперед его побывали.
Мирон глянул в мрачное лицо казака:
– Обобрали, что ли, деревни?
– А подчистую, – махнул рукой Бузов. – Все унесли. И рухлядь, какая была, и железо, какое сыскали. Ни чугунка, ни тагана, ни ножа не оставили.
– Но ты же насобирал рухляди? Вон сколько тюков приволокли!
– А мы тот отряд нагнали, – хитро прищурился Игнатей. – Их два десятка всего и было. Всех в щепу порубили, рухлядь взяли. Зачем наших ясачных людей обирают?
На другой день еще трое десятских со своими людьми вернулись из родов тайгиш, карташ и койбал. Те кыштымскые аймаки люди Тайнаха тоже дочиста обобрали, уже две христовых недели с того времени прошли, да еще пугали – придет-де не сегодня-завтра орда и всех, кто с орысами знается, вырежет.
В тот вечер Мирон засиделся допоздна. Чертил проект острога, писал строельные сказки для Сибирского приказа. Слабо чадил жирник. Голова разболелась от усталости и напряжения, но днем было не до чертежей. Только к ужину он вернулся в приказную избу. На крыльце его поджидала Олена. Сидела, пригорюнившись, подперев щеку кулаком. Завидев его, поднялась и тут же стала попрекать:
– Совсем глаз не кажете, Мирон Федорович! Забыли меня, или кого получче нашли?
– Отстань, Олена, – сухо ответил Мирон, обходя ее по ступеньке, и, как ни не хотел, все же зацепил локтем ее упругий бок.
Девка тотчас схватила его за руку, потянула к себе, зашептала жарко:
– Ночей не сплю, все в окошко пялюсь. Второй месяц пошел, а вы мимо ходите! Андрюшка меня без удержу заездил. Тока он у меня во где сидит! – чиркнула Олена ребром ладони по горлу. – Коли отказываться зачну, за косу рвет, похабными словами лается. Заберите меня к себе, я ведь стряпуха знатная. А то мужики волю чуют, за всякие места хватают. Никишка вон Черкас проходу не дает. И Фролка-распоп…
– Нет, не проси! – Мирон остановился на верхней ступеньке. Сверху вниз посмотрел на Олену. – Мы с твоим Сытовым о постелях не договаривались. Вышло один раз, не сдержался я, но на этом довольно. В стряпухи тебя возьму, но в покои мои не лезь. Не приму! У меня невеста в Москве. Ждет меня, – и закрыл за собой дверь.
