— А когда же я наконец-то увижу своего лечащего врача?
Тот уставился на меня, округлив глаза, и попытался что-то сказать, но женщина его опередила:
— Я уже здесь.
Мне стало неловко.
— Простите, сеньора, — промямлил я, коря себя за такой косяк.
— Сеньорита, — машинально поправила меня доктор Балестерос. — Сеньорита Мария Балестерос. Ваш лечащий врач. Доктор медицины.
— Доктор, когда же вы наконец развяжете меня, мне в этой позе уже надоело лежать, — моментально нашел я время пожаловаться, — да и затек весь. Скоро пролежни появятся.
— Если не будете брыкаться, по своему обыкновению, то развяжем, — спокойно проговорила сеньорита Балестерос, не отрывая взгляда от бумаг. — Вам необходимы покой и фиксированная поза. Трещина во втором позвонке — вещь серьезная. Вы же не хотите ходить оставшуюся жизнь со скрюченной набок головой, на которой уже есть скрюченный набок нос? Хотите стать таким красавчиком?
— А у меня еще и нос соскрюченный? — озадачили они меня.
— Еще как, — ответила сеньорита доктор, — но мы его пока не трогали. Имелись более насущные моменты поправки вашего здоровья. — Она машинально поправила волосы грациозным движением правой руки и продолжила: — Вы должны быть благодарны тому бандиту, который ударил вас коленом по носу. Этим он изменил траекторию вашего падения из автобуса и сохранил вам жизнь, сам того не желая. Если бы вы упали, как падали, вертикально головой об землю, то перелом атланта вам был бы гарантирован с разрывами мозговой ткани. Летальный исход в течение суток, даже при самой мощной реанимации. И еще вам повезло, что вас очень быстро к нам доставили. Приходилось слышать о главном правиле полевой хирургии?
— Нет. — Я действительно о таком правиле ничего не слышал.
— Первая минута — бриллиант, первый час — золото, первые сутки — серебро. А дальше — дерево, — просветила меня доктор.
— Какое дерево? — переспросил я, не поняв юмора.
— То, из которого строгают гроб, — пояснил магистр Купер.
— Все равно непонятно: мы же были довольно далеко от города. На границе с Валлийским принципатом.
— Вас доставили сюда на санитарном вертолете, — улыбнулась доктор. — Вас и еще одну девушку с проникающим ранением груди.
— Какую девушку? — всполошился я.
— Успокойтесь, доктор Волынски, вам нельзя волноваться, поэтому пока мы вам ничего не скажем, — тут же вскинулся магистр Купер.
— Эскулапы… — сурово так протянул, но даже не матюгнувшись; тут же послушно принял предписанную позу, хотя хотелось очень грязно ругаться на всех знакомых языках. — Ничего вы не понимаете в людях. Если вы мне ничего не скажете сейчас, то я буду намного сильнее волноваться и уж накручу себя по-любому гораздо сильнее от неизвестности. К бабке не ходи.
— К какой бабке? — удивилась доктор.
Пришлось пояснить:
— Это присказка такая русская. Когда все предельно ясно, и гадалка уже не нужна.
— Вы русский? — удивился Купер.
— А что, не похож? Наверное, оттого, что нос набок. Как зовут эту девушку?
— Нет, просто вы очень чисто говорите по-английски, — отметила доктор, — как природный англичанин. Причем как англичанин из хорошей семьи.
— Я учился в Оксфорде в школе бизнеса, — пояснил им происхождение моего хорошего английского произношения.
Врачи переглянулись, потом Купер вынул из кармана блокнот и прочитал фамилию девушки:
— Синевиш.
— Наверное, Синевич? — поправил его.
— Да, вы правы. Ваши фамилии — очень трудные для произношения.
— Что с ней? — постарался, чтобы голос не выдавал моего волнения.
Наташа!!!
Моя Наташа!
Ранена!
Нет мне прощения!
— Проникающее ранение в грудь. Навылет. Ей сделали операцию, но состояние тяжелое. Пневмоторакс, — пояснила доктор.
— Слава богу, она жива. Руки связаны, а то бы перекрестился, — выговорил с заметным облегчением.
— Кто она вам? — спросил Купер.
— Жена, — ответил ему уверенно.
— А остальные девушки, которые нам каждый день надоедают, требуя от нас бюллетень состояния вашего здоровья, как будто вы — коронованная особа? — уточнила доктор заинтересованно.
— Тоже жены, но Наташа — любимая жена.
Наверное, дурацкая у меня сейчас улыбка.
— У вас гарем? — обалдело переспросил Купер.
Озадаченность на его лице перемежалась с неприкрытой завистью. А челюсть-то упала — Мастроянни, блин! Вид удрученного красавца-магистра резко повысил мне настроение. А может, и состояние.
— Гарем, а что такого? — попытался пожать плечами, но не вышло.
— Да… Такого у нас еще не было. Что делать будем, Лусиано? — спросила доктор магистра, задорно подмигнув мне правым глазом.
— Завидовать будем, — ответил магистр. — Что еще тут можно сделать?
— Чему завидовать? Ты, наверное, весь госпиталь уже перетоптать успел, — засмеялась доктор.
— Завидовать тому, что столько женщин при одном мужике еще не выцарапали друг другу глаза и не забили его скалками, — на полном серьезе ответил Лусиано.
— Они у меня дружные, — улыбнулся я, вспомнив своих девчат, и вернулся к более волнующему меня вопросу: — Наташа — как ее состояние?
— Стабильно тяжелое, но есть надежда, что все будет хорошо, — охотно ответила доктор. — Операция по крайней мере прошла удачно. На грудине даже шрам будет небольшой, не портящий красоту таких прелестных молочных желез, чего не сказать о спине. Хотя… Глубокое декольте ей больше не носить. Но чтоб это была ее самая большая печаль в жизни.
Чувствовалось, что доктор Балестерос гордится своей работой.
— Главное, она жива, — выдохнул я уже облегченно. — Я могу ее увидеть?
— Вы с ума сошли, — доктор даже всплеснула руками, под которыми колыхнулись ее большие тяжелые груди, — сами еще двигаться не можете! Да и она пока пластом лежит под капельницей. Думаете, ей приятно будет, что вы видели ее такой худой, бледной и изможденной? Она же крови потеряла много. Вот оба поправитесь — и милуйтесь, сколько вам влезет. — Она посмотрела на большие золотые часы, похожие на те, которые мы взяли в трофей у бандитов, только более плоские. — Скоро вас покормят завтраком и обмоют. А пока лежите. Завтра вам наденут воротник, и вы сможете осторожно ограниченно двигаться. Руки и ноги тогда отвяжем, если дадите честное слово, что не будете делать глупостей. Лучше спите, сон — хорошее лекарство в вашем случае. Не все же на вас паучий яд изводить. Он дорогой и редкий.
— Так это от него меня так плющит и колбасит? — сказал с обвинением в сторону медиков. — Или от какой другой наркоты, на которую меня тут подсадили?
