— Мыла нету!
— Как это нету? Я же только вчера принесла новое. — Кунтал просунула голову в ванную. — Так вот же оно — прям на табуретке!
Мизинчик на миг застыла от ужаса, но тотчас вспомнила вчерашний смех Туфана.
— А я и не заметила.
— Серое на сером — где уж тут заметить, — добродушно сказала Кунтал.
Мизинчик отдала новый брусок и шагнула в ванную.
Девочка трижды открыла и закрыла дверь, проверяя, не застревает ли, и только потом заперлась на задвижку. Раздевшись, Мизинчик уселась на деревянный табурет и вылила на плечо лоту воды. Ополоснула лицо, намылилась и ополоснулась вновь.
В ванной похолодало.
Даже с закрытыми глазами Мизинчик увидела, как внезапно вспыхнул свет.
Латунное ведро ослепительно засветилось. Да так ярко и мощно, что девочка закрыла глаза руками.
Прижав ладонь к губам, чтобы не закричать, она кинулась к двери и навалилась на нее.
— Помогите! — завопила Мизинчик, жмурясь от нестерпимого блеска. Птза слезились из-за слишком резкого света.
Дрожащими пальцами Мизинчик пыталась нащупать дверную ручку. Неожиданно девочка вспомнила, как Маджи сказала вчера в комнате для пуджи: «Бэти, бог Вишну
[51]
никогда не дремлет, и он всегда придет к тебе на помощь». Затем бабка быстро сунула горсть изюма ей в рот. Этот прасад
[52]
из миндаля и изюма, освященный богами, все еще был внутри. Мизинчик ощутила прилив сил. Сегодня у нее был запор — редкий случай, и, значит, бог Вишну, воплощение милосердия и доброты, пребывал с ней, в ее кишечнике.
— Никого я не заменяю! — закричала Мизинчик, повернувшись к свету, нащупала задвижку и открыла ее. — Маджи любит меня!
Вдруг все стемнело.
Мизинчик открыла глаза и с минуту привыкала к полумраку. Ванная казалась такой же будничной, унылой и пустой.
Девочка схватила полотенце и опрометью выскочила наружу.
Она опять спаслась.
В тихом и безопасном святилище для пуджи Мизинчик расплакалась и во всем созналась Маджи.
— В ванной что-то есть!
— Что ж там может быть, девочка?
— Свет! Яркий-преяркий. Я зажмурилась, но видела.
— Наверно, у тебя жар, — сказала Маджи и потрогала ее лоб. — Иногда от него ум за разум заходит и в глазах темнеет…
Мизинчик покачала головой. Всю жизнь она слышала рассказы о таинственных привидениях и злых духах, что насылают чары на беззащитных жертв. Даже ее любимая учительница из католической монастырской школы, сестра Прамила, которая носила в кармане сутаны статуэтку младенца Кришны, однажды рассказала, как их одноклассница нарвала цветов на душистом поле за школой, а потом у нее страшно разболелся живот. «Она была непослушная девочка, — сказала сестра Прамила замогильным голосом. — Плохие-преплохие духи вошли к ней в живот, и бедным родителям пришлось везти дочку в Мехндипур — а это аж в самом Раджастхане! — дабы исцелить ее. Христе Боже, помилуй ее!»
— Да не жар это был, — не унималась Мизинчик. — Наоборот, я озябла, и было так страшно… будто призрака увидела…
— Сядь, — перебила ее Маджи, махнув рукой, и насупилась. Она помолчала, выбирая историю, а затем притянула внучку к себе: — Знаешь рассказ о рани Джханси?
Мизинчик потупилась.
— Она была царицей и сражалась с британцами во время Первой войны за независимость
[53]
. Когда напали на ее царство, она сбросила с себя покрывало и встала во главе войска. Царица не ведала страха.
Мизинчик подняла глаза.
— Она облачалась в воинские доспехи, но перед битвой всегда надевала золотые ножные браслеты.
— И что с ней случилось?
— Ее смертельно ранили, и земляки положили ее под манговым деревом.
— Она умерла?
— Да, но память о ней чтят по всей Индии. — Маджи пропела строчку из песни деревенских женщин: — «Имя ее столь священно — мы поем о ней лишь на рассвете».
Наступила долгая пауза.
— Когда люди боятся, им повсюду мерещатся темные, потусторонние силы. Если тебя что-то пугает, ты должна с этим бороться, — сказала Маджи. — Помни о рани. У тебя тоже есть внутренний стержень.
— Но…
— Ты уже не ребенок, — сказала в завершение Маджи. — Отвыкай от сказок. Не желаю слышать все эти россказни о призраках. Так говорят лишь неучи да бродяги.
— Но в них верит тетя Савита…
Маджи нахмурилась:
— Она рассказала мне, что ты ночью заходила к ней в комнату. Зачем?
— Я увидела, что она плачет. Она держала фотографию… Мне захотелось взглянуть. Там был младенец. Девочка!
Маджи и вида не подала, что знает об этом снимке. Лишь обхватила голову и закрыла руками глаза:
— Кью? Кью?
[54]
К чему ворошить прошлое?
— Мне просто хочется знать, что случилось, — тихо сказала Мизинчик.
Маджи тяжело прислонилась спиной к стенке. В душу нахлынули воспоминания.
— Уходи! — вдруг крикнула она, прогоняя Мизинчика рукой. — Уходи же!
— Маджи? — испугалась Мизинчик.
Но Маджи не слышала: она уже окунулась в беспощадную тьму.
Маджи тонула в незабытом прошлом — возвращалась в то далекое утро, когда привычно обходила бунгало. «Никакие пороки не омрачат для нас Солнце — мировое око, — повторяла про себя Маджи строки четырехтысячелетних Упанишад
[55]
, — так и единое Я, пребывающее во всем, не осквернят несовершенства этого мира».
Едва Маджи миновала библиотеку, Джагиндер потребовал молочную смесь — дымящуюся сладкую кашу, от которой набухнут порожние груди Савиты. Выскочив из детской ванной, молодая айя
[56]
, помчалась на кухню; огненно-красное сари она стянула на поясе, чтобы не замочилось. Через секунду нянечка выбежала с лакированным подносом и ринулась по коридору к комнате Савиты.
