Маджи с благодарностью вспоминала любимого мужа, как он возил ее смотреть кино, которое всю жизнь упорно называл «биоскопом», и как они вдвоем ехали в закрытом конном экипаже. Тогда они были молоды. Оманандлал щеголял в шелковой рубашке с четырьмя золотыми пуговицами, а рядом гордо сидела она, покрыв голову паллу, и в носу у нее поблескивал бриллиантовый гвоздик. Маджи и Оманандлал были очень красивой парой, когда в самый разгар муссонов подкатывали к кинотеатру в своих лучших нарядах.
Стук дождя неизбежно навевал эти бесценные воспоминания, по которым она тосковала весь остаток года. Маджи на краткий миг возвращалась в ту полноценную эпоху, когда были живы Оманандлал, Ямуна и младенец.
Выжженный город облегченно вздыхал, а бурная влага проникала во все жилища без разбора — от рогожных лачуг в трущобах до богато украшенных бунгало элиты, например в «Улей» и «Чащу», которые были первыми построены на Малабар-ском холме в 1825 году и позже критиковались за абсолютное несоответствие местному климату. Так и «Джунгли», бунгало Маджи, совсем не подходили для тропиков с их гнетущей влажностью, нестерпимым зноем, буйной зеленью и малярийными комарами. Хоть дом и оснастили современными кондиционерами, электричеством и новой черепичной крышей, он все равно покорился воле природы.
Едва подули яростные ветра, нескончаемые вереницы гладких муравьев стали переползать толстую полосу куркумы, насыпанную по всему периметру бунгало, хотя обычно она их отпугивала. Тараканы спасались из туалета бегством. Вентиляторы на потолке крутились без остановки, тщетно пытаясь высушить утреннее белье, висевшее теперь по всем комнатам и коридорам на импровизированных веревках. Настенные панкхи
[149]
замыкало, когда в проводку попадала вода. Туфан постоянно бегал в пижаме, тайком выскакивал под ливень и прыгал по лужам, пока Парвати не затаскивала его за ухо в дом. Дхир рыскал по «Джунглям», точно охотник, отыскивая сухие места, где можно спрятать плесневеющий шоколад. Нимиш разгуливал по коридорам с отсыревшей «Ярмаркой тщеславия» Теккерея и читал, перекрикивая грохот:
— «Эй, Доббин, кто еще так побеждал, как в битве при Саламанке?
[150]
Но где же он обучился этому искусству? В Индии, мальчик мой. Джунгли — школа для генералов, попомни мои слова».
Савита каждый день часами просиживала взаперти у себя в комнате и, раздевшись до пояса, любовалась набухшей грудью. Джагиндер зачастил к Тетке Рози, а «незапылившийся» завсегдатай предложил ему сыграть партийку и проворно опустошил его бумажник. Повар Кандж вступил в неравный бой с полчищами вредных козявок, проникавших в кухню сквозь каждую кривую щелку или трещинку. Кунтал предусмотрительно расставляла стальные миски в местах, где протекал потолок, и число их росло с каждым часом. Парвати натянула джутовые бельевые веревки в помещении, поскольку на улице одежда уже не успевала сохнуть. Гулу выметал постоянно прибывавшую воду из гаража короткой метлой. Тем временем Маджи, как обычно, переносила все стоически: пол вытирали ежечасно, а туалет два раза в день чистил бханги
[151]
— бунгало должно было пережить еще один бурный сезон дождей.
— Как съездили? — спросил Дхир Мизинчика, набивая ранец печеньем «глюко». Шла первая неделя учебы, и он кропотливо подсчитывал, сколько взять еды, чтобы хватило на весь день.
Мизинчик кивнула и протянула ему пачки кунжутных чикки
[152]
в сахарной глазури, привезенные с горного курорта.
Дхир минуту помедлил, а затем с благодарностью принял гостинец. Брат открыл рот и тут же закрыл, словно хотел что-то добавить, но передумал. Закинув ранец за плечо, он поковылял прочь. По настоянию Маджи Мизинчик осталась дома. В то знаменательное утро она наблюдала, как дождь хлещет в окна, и лакомилась жареными мучными матти, щедро обмакивая их в манговый рассол.
Позже в тот же день, по-прежнему оттягивая купание, она удалилась в комнату Маджи. Вверху рядами висела мокрая одежда, упорно не желавшая сохнуть. Задумчиво посмотрев на нее, Мизинчик услышала шорох. Вентилятор на потолке был выключен, окна законопачены, но белье над головой колыхнулось. Она села в постели и вновь ощутила странную нежность в груди — любовь к своей призрачной двоюродной сестренке.
Шафрановое сари на веревке вздрогнуло.
«Не может быть!» Привидение раньше не выходило из ванной — оно обитало только в водной среде. Блуждало по трубам или занимало ведро, но никогда не выбиралось в другие помещения. Однако сейчас Мизинчик вдруг с ужасом поняла, что в каждой комнате натянуты джутовые веревки и на каждой висит мокрое белье, — да это же готовый водный маршрут!
Лицо обдал холодный сквозняк.
Мизинчик встала на кровати и тряхнула сари свободной рукой. Оно с шелестом слетело. Синий шалъвар тетки Савиты закачался, жесткие манжеты блеснули россыпью пайеток. Мизинчик перекинула ноги через край кровати, на глаз оценив расстояние до двери.
И побежала.
Одежда хлестала, заслоняла обзор, задерживала. Полотенце обмоталось вокруг лица — липло, душило. Мизинчик попыталась его стянуть. Упала на пол. За спиной вновь качнулся шаль-вар. Комната наполнилась грохотом, биением, светом.
Впереди заплясали брюки: штанины извивались и злорадно тянулись к ней.
Мизинчик оттолкнула их, но они обвились вокруг нее змеей, затягиваясь все туже и туже.
А затем так же поспешно ее отпустили.
Внезапно из них выпала серебряная грива.
Штаны по-прежнему качались. Вдоль края медленно сжались два крошечных кулачка, в одной штанине сверкнули два перевернутых яростных глаза. Злоба заволокла комнату, как туман.
— Эй, ты! — выдохнула Мизинчик.
Привидение уставилось на нее, не шевелясь.
Казалось, оно пришло для того, чтобы забрать ее, спланировать возвращение, выработать новую стратегию.
— Теперь я все знаю, — сказала Мизинчик, с трудом отдышавшись. — Та девушка — твоя айя, так ведь?
Призрак насторожился, волосы окутали его голову дождевой тучей.
— Но это же была случайность, да? Зачем ей тебя топить? Та рука, без лица, что ты показала мне, — обычное недоразумение, и больше ничего. Я тебе не верю.
Глаза призрака помутились. Джутовые веревки затряслись, одежда хлестала во все стороны, брызгаясь водой при каждом рывке. Привидение протянуло руку ладонью кверху и коснулось щеки Мизинчика.
Но то была не ласка, а ледяное, студеное прикосновение, обжигающее холодом.
