Маджи прочитала благодарственную молитву за внучку — до сих пор не верилось, что она забрала ее к себе. Выглянув в окно, Маджи заметила туманные облачка, едва закрывавшие солнце. Муссоны подуют со дня на день, и выжженный город облегченно вздохнет. Она выключила кондиционер, стукнув по нему тростью, и медленно прошаркала в ванную, где склонилась над сияющей раковиной «пэрриуэйр». Маджи прочистила нос и горло от мокроты, скопившейся за ночь. Она сопела и отхаркивалась, будто слониха, а потом, заметно посвежев, вышла в коридор.
Как всегда на рассвете, Маджи отправилась по длинному коридору в привычный обход. Она завела такой порядок, с тех пор как они купили это роскошное одноэтажное бунгало у осанистого англичанина с сигарой в зубах, что бежал из Индии, оставив свои пожитки и сомнительный бизнес. Тогда она тихими утрами изучала свое новое жилище, все его щели, закоулки и антикварную мебель, отныне целиком принадлежавшие ей. Как только восторг сменился спокойной радостью, Маджи поняла, что ей даже нравится такой режим — эти матриархальные прогулки по бунгало, пока все еще спят. Она также считала, что после ежеутренней сотни обходов можно полакомиться домашним мороженым, а после полутораста — им же, но уже во фруктовом сиропе с запахом роз и розовой лапшой фалуде
[19]
. Но это уже вечером.
Вначале она подошла к великолепным дверям в столовую и, раскрыв их, окинула взглядом длинный тиковый стол посредине темной полированной комнаты. Маджи задумалась над сегодняшним меню и выбрала освежающие блюда: йогурт с огурцом, вареную цветную капусту с кориандром, рис с шафраном и зеленую чечевицу. Проходя мимо комнаты Савиты и Джагиндера, она вспомнила о невестке и слегка насупилась. Едва Савита ступила в их дом, как показала себя неуживчивой: ей недоставало тех качеств, которые Маджи считала главными, — бескорыстия, уважения, сдержанности. Не далее как вчера Савита наорала на прислугу и запустила тхали
[20]
с сырым рисом в вентилятор. Зерна басмати осыпались дождем на всех — даже на простодушного жреца, который принял их за небесное благословение.
Маджи вздохнула, минуя алтарь справа и гравированные стеклянные двери слева, а затем распахнула их, впуская свежий утренний воздух. Она заглянула в сводчатый проход: все ли там в порядке? Полы блестят, стены чистые и светлые, а латунные кувшины протерты от пыли. Маджи успокоилась.
Она не спеша двинулась по западному коридору; ее тяжелым шагам и шуршанию белого сари вторил ритмичный стук в ванной: служанки стирали одежду. Затем, сделав полный круг и вернувшись в переднюю половину бунгало, она открыла другой ряд стеклянных дверей и вошла в зал. Маджи тотчас устремила взор к фотографии неулыбчивого покойного мужа, что висела у входа, украшенная сандаловыми четками. Хотя прошло уже столько лет — почти пятнадцать, по-прежнему велика была боль утраты. В памяти всплыла песня из фильма, которую муж шептал ей на смертном одре: «Спи-спи, принцесса! Спи, и увидишь сладкие сны. Во сне ты увидишь любимого». Он сдержал это последнее обещание: приходил во сне, перенося в то неувядающее прошлое, когда она еще не пережила стольких потерь.
Зал устилали два огромных персидских ковра винно-красного цвета. Дальнюю стенку, общую со столовой, заменяли резные деревянные ширмы со стеклянными вставками, обточенными песком. Вся комната изящно обставлена превосходной плюшевой мебелью и шарообразными диковинами. На одном столе — бело-голубая фарфоровая конфетница кантонского производства, а на другом — набор европейских керамических чашек XVIII века. На полке в шкафчике — серебряные чернильницы и кубки, до блеска начищенные и расставленные на кружевных салфетках. В углу фонограф «виктрола», привезенный из далекого города с экзотическим названием Кэмден, штат Нью-Джерси, — с многодиапазонным приемником, проигрывателем и блестящими ящичками для пластинок. Служанка заботливо украсила его вазой с живыми желтыми розами.
В том же темпе Маджи зашла на следующий круг, предвкушая скорую встречу с лучшей подругой и соседкой Вимлой Лавате, как они сядут пить чаи масала
[21]
макая соленые матти в манговый маринад. Эти каждодневные беседы позволяли на время отвлечься от лихорадочного ведения хозяйства. Маджи отметила про себя: сказать повару, чтоб пополнил запасы «голд спот»
[22]
и вынес наверх коробку жареных джалеби
[23]
в сиропе, с нескромным убранством из съедобного серебра.
Так она размышляла круг за кругом, составляя списки и попутно раздумывая над нравственным смыслом великого эпоса Махабхарата и Рамаяна
[24]
, а порой вдруг вспоминая покойного мужа или дочь. Маджи всегда завершала обход в зале, взбираясь на мягкий антикварный трон, который раньше, возможно, принадлежал радже небольшого княжества, пока с ним не расправились британцы. Трон был богато украшен, его латунное основание покрывал толстый матрас, шафрановая шелковая ткань и нарядно вышитые валики. Удобно откинувшись, Маджи восседала с важным, почти царственным видом, пристально наблюдая за всеми домашними делами.
— Кунтал, — позвала она служанку, с трудом подогнув ноги в позе лотоса, — принеси мне утренний тоник.
Кунтал явилась с маленьким серебряным подносом, где стоял высокий стеклянный стакан горячей кипяченой воды, смешанной со свежим лаймовым соком и медом. Кунтал уже перевалило за тридцать, но она по-прежнему вела себя, как застенчивая, пухленькая девица. Маджи протянула руку и осторожно ухватила стакан большим и средним пальцами, растопырив остальные, чтоб не обжечься паром. Сделав маленький глоток, она вздохнула, и ее строгий рот утонул в океане плоти. Лишь тогда Маджи обратила внимание, что Кунтал не уходит.
— Что-то случилось?
Кунтал закусила губу: не хотелось обманывать Маджи, ведь она глубоко ее уважала и даже чтила.
— Нет, Маджи, ничего. Просто я сегодня не выспалась.
Отчасти это было правдой. Но Кунтал не сказала, что утром дверь ванной была отперта, а рядом валялись стальная чашка и кухонный табурет. Не сказала, что она спешно вызвала свою сестру Парвати и та велела: «Только пока не говори Маджи». Потом они благополучно выбили в ванной белье и прикрепили его прищепками во дворе. Теперь оно висело на джутовых веревках, истекая влагой.
Раньше Митталы отдавали белье дхобивале, прачке. Но когда Маджи располнела, она стала стыдиться того, что незнакомый мужчина-прачка будет намыливать промежность ее гигантских трусов. В 1943 году Маджи наняла Кунтал и Парвати, поручив им, вдобавок к привычной работе по дому, еще и стирку.
