Один из полицейских, сидевший в так называемом «скворечнике» на крыше соседнего посольства, доложил: «Похоже, кто-то выстрелил ему в спину или в шею». Начальнику стало не по себе. Стокгольмский синдром, успокаивавший его все эти часы, казался теперь пустой выдумкой. Меньше десяти часов прошло, и уже два погибших заложника…
Впрочем, чуть позже в апрельском мраке засветился лучик надежды. Стрелка часов миновала одиннадцать, и никого больше не убили. Более того, террористы вдруг выпустили трех секретарш посольства. Кто его знает, а вдруг… — подумал он, уж очень не хотелось ему этой атаки со слезоточивым газом, он был уверен, что она только усугубит ситуацию.
Теперь они знали, сколько человек взято в заложники: немного — даже до утра не хватит, если им вдруг придет в голову начать выполнять свое обещание убивать по одному в час…
Ситуация разрешилась совершенно неожиданно.
Без четверти двенадцать начальник уголовки вышел из строительного вагончика, где размещался его временный штаб, размять ноги, подышать свежим воздухом и выкурить сигарету. Первое, что он увидел, — вспышка света в посольстве, земля под ним затряслась, и только потом он услышал несколько взрывов. Туча осколков, штукатурки, дым, отчаянные крики в здании, люди, прыгающие из окон, цепляющиеся за выступы на фасаде, кто-то поднимается, кто-то остается лежать на асфальте… Он вспоминал именно в этом порядке: свет, подземные толчки, взрывы, дым, крик, люди.
В отличие от репортеров телевидения, ведущих прямой репортаж, он сохранял внешнее спокойствие, но никак не мог сообразить, что же произошло. Ну и хреновина, подумал он, хотя обычно не употреблял сильных выражений. Он вернулся в каморку — как раз вовремя, потому что там творился уже совершеннейший цирк.
Через полчаса все было кончено, и — чудо из чудес! — те, кто находился в посольстве: и террористы, и заложники, и полиция в подвале, и люди в непосредственной близости от здания — все, за единственным исключением, остались в живых. Несколько раненных, двое из них тяжело, но погиб только один человек.
Террористов схватили и, если бы у начальника уголовки и его коллег была более полная информация, взяли бы их всех сразу. Во всяком случае, оставшиеся в живых террористы довольно скоро были арестованы. Один оставался в посольстве, но его, вернее, то, что от него осталось, нашли и опознали. Четверых задержали на парковке за посольством — они пытались исчезнуть на той же прокатной машине, на которой приехали, что было с их стороны довольно глупо, потому что ее давным-давно вычислили. Последнего, в дымящейся одежде, со спаленными волосами, перемазанного в копоти, обезумевшего, схватили в саду посольства Норвегии — его поначалу даже приняли за одного из заложников.
Постепенно все утряслось, троих отвезли в больницу, одного из них в тяжелом, другого в критическом состоянии, а двоих террористов, предварительно перевязав, отправили в камеру. Всем надели наручники, а двоим на всякий случай и ножные кандалы.
Ярнебринг уехал одним из последних, в начале третьего. На месте оставались только несколько человек из полиции правопорядка — они должны были обеспечить охрану и следить за оцеплением, — а также группа замерзших криминалистов, дожидающихся, пока закончат работу пожарники. Дома его ждала совершенно обессиленная тревогой жена. Трое малышей уже спали, старший заснул прямо перед телевизором: он с интересом следил за развитием событий, но, как потом рассказывала жена, нисколько не волновался.
Чувствовал себя Ярнебринг совершенно опустошенным. Когда жена сказала, что его лучший друг и напарник Ларс Мартин звонил не меньше десяти раз, он молча кивнул и вытащил телефонный шнур из розетки. Спал он крепко, без сновидений, проснулся через шесть часов со свежей головой и странным чувством, что события накануне происходили не с ним. Правда, он все еще ощущал запах жженого бакелита. Пройдет, подумал он. Пройдет.
Во время Второй мировой войны Уинстон Черчилль не раз повторял: «Тот, кто предупрежден об опасности, тот к ней уже подготовлен». Он повторял эти слова в самые трудные годы в парламенте, в частных беседах и в обращениях к измученному населению: «Не who is forewarned, is also forearmed». И мы теперь знаем, что Черчилль был прав: все кончилось благополучно, несмотря на минимальные поначалу шансы. Однако вчерашний инцидент свалился на них как снег на голову, хотя предупреждения сыпались градом уже много лет.
[2]
Первым в правительстве, кто узнал о случившемся, был вовсе не министр юстиции, как полагалось бы по протоколу, а сам премьер-министр. Произошло это случайно и, кстати, не повлекло за собой никаких последствий.
Как только дежурный в полицейском центре связи понял, что дело серьезное и это не обычная ложная тревога, он немедленно достал из ящика стола памятку — как положено действовать в таких случаях. Первым делом следовало позвонить начальнику отдела тяжких уголовных преступлений Центрального полицейского управления Стокгольма. Начальник взял трубку сразу, пробормотал что-то невнятное и попросил держать его в курсе. После этого последовал звонок в полицию безопасности, тамошний дежурный в соответствии с инструкциями набрал номер чиновника в Министерстве юстиции, отвечавшего за практические контакты правительства со службой безопасности.
Но телефон этого чиновника был занят, и в ожидании, пока линия освободится, время шло, а на том конце провода продолжали болтать, наверняка о какой-то чепухе. Дежурный, держа трубку в левой руке, потянулся свободной правой к другому телефону и набрал номер государственного секретаря — заместителя премьер-министра. Этот ответил моментально. Как только дежурный положил трубку, в первом телефоне послышались раздраженные крики «алло, алло», и далее все шло в соответствии с протоколом.
Эта накладка так и не была обнаружена, а если и была, то никто об этом не сказал, поскольку она не оказала никакого влияния ни на шведскую, ни на немецкую современную историю. Так что все это полная ерунда. Сам дежурный иногда рассказывал эту историю как анекдот, чаще всего после хорошего обеда в качестве аккомпанемента ко второй рюмке коньяка и кофе.
Вот почему премьер-министр и его заместитель узнали о происшествии первыми, хотя министр юстиции, по-видимому, так и унесет с собой в могилу убеждение, что первым был он. К середине дня в кабинете премьер-министра собралась довольно приличная толпа членов правительства, полицейских начальников и сотрудников правительственной канцелярии. Настроение было отвратительным: жизнь казалась тяжкой и несправедливой, поскольку все происходило явно не в той Швеции, которой они привыкли управлять в соответствии с принципами демократии.
Сначала убийство посла Югославии, потом хорватские экстремисты и сепаратисты, убийство сербского посла — но вины Швеции в этом не было.
Потом еще одна группа хорватских террористов, захвативших самолет компании SAS с целью добиться освобождения посолоубийц и попутно рисковавших жизнью сотни обычных шведов, и все это ради того, чтобы потом оказаться в Испании и без лишних слов отдать себя в руки полиции. А теперь еще и это — полдюжины сумасшедших студентов, называющих себя «Социалистический коллектив пациентов».
[3]
Они хотят насильственно изменить немецкое общество, но выбрали для этого почему-то Стокгольм, других, что ли, мест не нашлось… Это было несправедливо, это было не по-шведски, ладно еще когда традиционно криминальный пролетариат захватил заложников в банке на Норрмальмской площади, с этим приходится жить, уголовники есть уголовники.
