— …Хочешь, подарю?
Женька разглядывала пистолет: на красной ладошке «Астра» казалась тяжелой, как фрицевский «парабеллум».
— Красивый. Спасибо. Но мне, наверное, не нужно. Я же в лагере всегда. Меня защитят. Я ж всех наших с изнанки знаю — вон сколько белья перестирала, — она улыбалась. — Ты, Миша, только не попадись с пистолетом. Ты же на заданиях вон как рискуешь.
— Не попадусь…
Тогда было лето. Август. Женька улыбалась. В повязанной по-городскому косынке, вся такая… и ленинградская, и лесная.
Было жарко. Август. В голове снова путалось, и скрипел снег. Стреляли. Михась хотел кричать, не мог и искал сани.
Живой Женьку он больше не видел.
Остатки бригады пробились на север. Встретились с заставой отряда «Народный мститель», встали в старом летнем лагере. Михась смутно помнил, как валялся в жарко натопленном будане,
[34]
отвернувшись от костра — глаза слепило невыносимо. Незнакомая девушка насильно поила кислым. Щупал лоб злой, с перевязанной головой фельдшер…
Подняться Михась смог на третий день, пришлось на палку, как старому деду, опираться. Выбрался из будана…
Лагерная поляна, коновязь и снег в желтых пятнах. Этот вытоптанный серый снег уже не слепил. Горели костры, под кухонным навесом Степанида вместе с бабами «Мстителя» возилась с котлом. Пахнуло гречкой с разваренным мясом — желудок аж болью резануло.
— Где? — просипел Михась.
— Там, в елочках, лежат. Все, кого довезли. — Левую щеку тетка Степанида обморозила, и плакала как-то криво, чтоб слезы на темно-красное пятно щеки не текли.
Убитых и умерших довезли более трех десятков — лежали шеренгой на снегу. Хоронить уже было начали — раскопали снег, расковыряли землю. Но свободных людей было мало, да и морозило шибко — подождут мертвые, им спешить уже некуда.
Смерть и мороз из людей колоды делают. Но Михась мертвецов видел уже много. Поднимал лапник, узнавал по лицу и одежде. Женька лежала последней, лишь лапник помешал сразу по росту понять. Михась побрел разыскивать хозвзвод и просить лопату.
— Да погодь, оно ж как камень.
— Я начну. Отдельно надо.
Земля и правда едва поддавалась. Михась расковырял хвою, мелькнул почти зеленый лист суницы
[35]
— летом такую крупную собирали. Начав чуть в стороне от намеченной большой могилы, Михась понял, что не совладать — раньше сдохнешь. Пришли хмурые хлопцы с кайлом, матюгаясь, долбили по очереди. Михась передыхивал, съел принесенный котелок с жидкой гречкой — мяса вовсе не дали, — снова ковырял. Отдельный ровик слился с общей вырубленной ямой. Женьку втиснули рядом с рослым Ковалем. Ну, пусть. Минчанин был мужиком неплохим, вот только голову ему разрывная пуля сильно попортила.
Присыпали яму снегом и крошкой земляной. Подошел комиссар «Мстителей», начал говорить о вечной памяти, Сталинграде и неотвратимом возмездии. Михась слушать не стал, побрел лопату отдавать. Что речи говорить, если не сберегли и поправить никак не получится.
Потом был рейд на Прудки, и Михась убил своего первого. Немец попался. Школа, ихний опорный пункт, уже горела, фриц в распахнутой шинели выскочил из-за сарая, упал, тут же вскочил и побежал к забору. Михась прицелился в середину спины и бахнул — солдат послушно упал и вскакивать уже не думал. Партизан Поборец опустошил магазин винтовки в сторону конюшни — оттуда все огрызался упрямый автоматчик. Его достали гранатами хлопцы из первой роты, а Михась подошел к «своему». Немец как немец. Гарью вонял, между лопаток дырочка, крови на снегу немного. Никакого торжества, чувства «святой и праведной мести» Михась не испытывал. Сдох, туда и дорога. Лучше бы полицай попался или каратель-хохол. Или староста Ларка. Михась поднял добротную немецкую форменную кепку. Подумал — постирать бы надо, поморщился и так надел. Кепи еще хранила тепло немца. Пряча за пазуху свою клокастую древнюю шапку, Михась подумал, что это просто. Главное — прицелиться без нерва. Любой гад ляжет. Только винтовка, срань такая, шибко длинная и ствол перевешивает.
Винтовку через неделю у Поборца отобрали и снова перевели в связные. С руганью перевели. Командир бригадной разведки грозил на «губу», в смысле в яму, посадить. Михась вечную вечность бегать с записками да приказами не желал. Комсорг бригады уговаривал: ну, нету связных, блудят, путаются и попадаются, как дурные. Михась огрызался: пусть в штабе умных подберут, которые не попадаются. Но делать было нечего, «Имени Калинина» и «Семьдесят третий» здорово потрепали, связи с ними не было, пришлось в Каскевичи идти.
Готовились крупные операции, ходить приходилось без отдыха. Немцы с полицаями тоже не дремали: все чаще вместо знакомой избы находил Поборец пепелище с печью разваленной, а то и всю вёску, дотла сожженную. Менялись явки и люди, прежних хозяев явок Михась иногда встречал в бригадах и партизанских зонах. Но чаще исчезали надежные люди вовсе, и слухи об их судьбе было лучше в памяти не оставлять. Хотя уж лучше слухи… Верке из Савеленков глаза выкололи, прежде чем в колодец бросить, деда ее к срубу за руки прибили — Михась те гвозди так выдернуть и не смог.
Ходил Михась между зонами, по странной земле и полумертвым лесам, что насовсем умереть никак не соглашались. Вопреки строгому приказу таскал с собой пару гранат и «Астру». Прятал оружие у околицы, просачивался в деревню с мешком-торбой, в которой сухари болтались, дело делал, обстановку оценивал, за арсеналом возвращался и шагал согласно строгой «стратегме» командования. Но начштаба и начальник разведки оставались далеко, и в пути боец Поборец сам себе командир. Подождут, никуда не денутся. Порой и повторно в деревню Михась наведывался. Гранату на крышу полицаям, а лучше в окно. Порой дельно получалось, порой наоборот. В Нудьем хуторе дрянная немецкая «колотушка» от косяка отскочила, да под ноги самому метателю и брякнулась. Едва успел за угол отскочить. Ну, лишнюю гранату в запас достать невелика хитрость.
Лето шло к концу, партизанские соединения вели активную рельсовую войну, под Курском немцы наступали, потом отступали, а Михась все связывал и связывал, да никак не мог накрепко связать штабы, батальоны, разведки, «своих» полицаев и старост, десятки других людей, вовсе без понятных должностей и чинов, но очень нужных. «Туда дойди, вернись обратно». Правда, довелось увидеть, и как под Гривцом слетел под откос шедший к фронту эшелон с фрицами — выли они хорошо. Будто шелудивых кобелей со всей области в вагоны напихали. Свиньи и то пристойней визжат. Проверено.
В сентябре дважды был в бою: когда Поленковскую комендатуру разгромили и в свинячьей засаде.
…Головную машину подорвали на повороте, последнюю подожгли из ПТР, слева поджимало болото, и деваться противнику было некуда. Немецкая колонна шла к станции, по сведениям от подпольщиков, везли боеприпасы и продукты. В двух грузовиках оказались солдаты. С фрицами-тыловиками хорошо вооруженная засада управиться была готова, сложности с теми самыми продуктами случились.
