— Конечно, сову придется держать там, где твоя мама ее не найдет. Скажем, в моем кабинете.
— А там она не будет смотреть?
— Нет, не осмелится. А если будет, я скажу, что она моя.
На лице мальчика появилась озорная улыбка.
— Да, вам она поверит. Я знаю.
Показывая, что не всерьез сказал про сову, Холмс подмигнул Роджеру. Но он был признателен мальчику за доверие — у них есть общая тайна, секретный сговор, присущие дружбе, — и это так обрадовало его, что он сделал предложение, о котором немедленно забыл:
— В любом случае, я поговорю с твоей мамой. Вероятно, она согласится на попугайчика.
Дабы упрочить их товарищество, он пообещал, что завтра они выйдут пораньше и будут у купален до сумерек.
— Позвать вас?
— Обязательно. Я буду на пасеке.
— Когда, сэр?
— В три часа — не поздно, как ты считаешь? Нам хватит времени и на дорогу туда, и на купание, и на обратный путь. Боюсь, что сегодня мы слишком поздно собрались.
Меркнущий солнечный свет и набиравший силу ветерок с океана объяли их. Холмс дышал полной грудью и щурился на заходящее солнце. Его слабым глазам расстилавшийся впереди океан представился темной ширью, охваченной по краям яростными сполохами огня. Нам пора подниматься, подумал он. Но Роджер не торопился. Не стал торопиться и Холмс — он скосил глаза на мальчика и наблюдал его сосредоточенное юное лицо, устремленное к небу, и ясные голубые глаза, неотрывно следившие за чайкой, которая описывала круги высоко над их головами. Еще чуть-чуть, сказал себе Холмс и улыбнулся, заметив, что губы Роджера зачарованно приоткрылись; ни яркое блистание солнца, ни сильный напор ветра не смущали его.
Глава 10
Спустя много месяцев Холмс очутился один в маленькой комнате Роджера (и в первый и последний раз прикоснулся к скудному имуществу мальчика). Облачным, серым утром, когда в гостевом домике не было ни души, он отпер дверь мрачного обиталища миссис Монро и вошел туда, где тяжелые занавеси не поднимались, свет не горел и древесный, отдававший корой запах средства от моли перебивал все прочие запахи. Сделав три-четыре шага, он медлил, вглядывался во тьму и перехватывал трости, словно ждал, что из теней вынырнет некая зыбкая, невообразимая сущность. Потом он двигался дальше — стук тростей звучал не так тяжко и устало, как его шаги, — пока не вошел в открытую дверь Роджера, ступив в единственную во всем доме комнату, не отгороженную от света дня.
Это оказалась очень опрятная комната, не имевшая ничего общего с тем, что ожидал увидеть Холмс, — бездумной, беспорядочной свалкой отходов бурной мальчишеской жизни, со всем этим хаосом. Он заключил, что сын экономки был более, чем подавляющее множество детей, предрасположен к поддержанию порядка — если, разумеется, та же экономка не прибиралась и в его спальне. Но, так как мальчик был натурой дотошной, Холмс не сомневался, что Роджер сам разложил свои вещи столь обстоятельно. Кроме того, повсюдный запах средства от моли еще не пробрался в его спальню, и это означало, что миссис Монро за нею не смотрела; там пахло иначе — затхло, но не тяжко, будто бы почвой. Как грязь в хороший дождь, подумал он. Как свежая земля в ладонях.
Он посидел на краю прилежно застланной кровати мальчика, осматривая комнату — нежно-голубые стены, легкие кружевные занавески на окнах, дубовая мебель (тумбочка, книжный шкаф, комод). Поглядев в окно над столом, он увидел сплетение тонких ветвей, за кружевом казавшихся почти прозрачными и чуть слышно царапавших стекло. После его внимание обратилось на принадлежавшие Роджеру вещи: шесть тетрадей, стопкой лежавших на столе, школьный ранец, висевший на ручке шкафа, сачок, стоявший в углу. Он встал и начал медленно ходить от стены к стене, как почтительный посетитель музея, на короткое время останавливаясь, чтобы присмотреться, и борясь с искушением взять в руки тот или иной предмет.
Но увиденное не удивило его и не открыло ему ничего нового в мальчике. Тут были книги о птицах, пчелах и войне, немного научной фантастики в истрепанных бумажных обложках, порядочно журналов «Нэшнл джиогрэфик» (расставленных по номерам на двух полках), были камни и ракушки с пляжа, разобранные по размеру и сходству и выложенные в два ровных ряда на комоде. Помимо тетрадей, стол являл взору пять остро очиненных карандашей, цветные карандаши, чистую бумагу и пузырек с японскими пчелами. Все было упорядочено, все на своем месте, все выровнено; вещи на тумбочке — ножницы, бутылочка с клеем, большой альбом в черной обложке — тоже.
Но самые говорящие находки оказались на стенах — пришпиленные или подвешенные красочные рисунки Роджера: неопределенного вида солдаты, палящие друг в друга из коричневых винтовок, взрывающиеся зеленые танки, буйные красные кляксы, рвущиеся из грудей и лбов людей с раскосыми глазами, желтый огонь зенитных орудий, летящий к черно-синим бомбардировщикам, человечье крошево, усеивавшее залитое кровью поле боя с розовым горизонтом, где всходило или закатывалось оранжевое солнце; три фотографии в рамках — портреты-сепии (улыбающаяся миссис Монро держит младенца-сына на руках, и рядом стоит гордый юный отец; мальчик с обряженным в форму отцом на железнодорожной платформе; маленький Роджер бежит в раскрытые отцовские объятия; на каждой фотографии — одна у кровати, одна у стола, одна у шкафа — коренастый, крепкий мужчина с квадратным, краснощеким лицом, зачесанными назад русыми волосами и дружелюбным взглядом человека, которого уже нет и которого страшно не хватает).
Но из всех вещей в комнате Холмса дольше всего занимал альбом. Вернувшись к кровати, он сел и смотрел на тумбочку, на черную обложку альбома, на ножницы, на клей. Нет, сказал он себе, он не заглянет внутрь. Он больше никуда не сунет носа. Не надо, остерег он себя, протягивая руку к альбому, — и закрыл на свои благие намерения глаза.
Неторопливо рассматривая страницы, он задержался на нескольких затейливых коллажах (фотографии и слова, вырезанные из разных журналов и умело склеенные). Первая треть альбома выдавала интерес мальчика к природе, к животной и растительной жизни. Встав на задние лапы, медведи гризли рыскали по лесам рядом с пятнистыми леопардами, развалившимися среди африканских деревьев; крабы-отшельники из комиксов прятались вместе с рыкающими пумами в ван-гоговых подсолнухах; сова, лиса и макрель укрывались под кучей палой листвы. То, что шло следом, было менее живописно, но сделано в той же манере: животные превратились в английских и американских солдат, леса — в разбомбленные города, а листья — либо в мертвые тела, либо в отдельные слова «побеждены», «войска», «отступление», — рассыпанные по страницам.
Цельная и самодостаточная природа, человек в вечном противостоянии с человеком — два краеугольных камня в мировоззрении мальчика, понял Холмс. Он сообразил, что первые коллажи, которыми открывался альбом, составлялись годы назад, когда отец Роджера был еще жив (на это указывали загнувшиеся, пожелтевшие края фрагментов и отсутствие запаха клея). Остальные, решил он, принюхавшись к страницам и приглядевшись к швам на трех-четырех коллажах, понемногу созидались уже в эти месяцы и были более сложными, изощренными и продуманными по форме.
