Лайтнер оказался превосходным слушателем. Он ни разу не
прервал рассказчика и лишь слегка кивал, словно подбадривая. Однако, закончив
свой рассказ и наблюдая, как Лайтнер убирает в портфель магнитофон, доктор не
испытал облегчения – напротив, он чувствовал себя весьма глупо и даже не
удосужился попросить копию записи.
Первым молчание нарушил Лайтнер.
– Я должен вам кое-что объяснить, – начал он,
кладя поверх чека несколько купюр. – Надеюсь, мои слова в какой-то мере
помогут вам излечить свой разум.
– Что именно?
– Помните, я говорил вам, что собираю свидетельства о
встречах с привидениями? – спросил Лайтнер.
– Да.
– Так вот, я знаю тот старый дом в Новом Орлеане. Я
видел его. У меня есть записи свидетельств многих людей, видевших мужчину, о
котором вы говорили.
Доктор буквально онемел от удивления, услышав, с какой
убежденностью произнес эти слова Лайтнер – столь авторитетно и уверенно, что в
их правдивости не оставалось никаких сомнений. Доктор внимательно всмотрелся в
Лайтнера, словно видел его впервые: англичанин был старше, чем показалось при
первой встрече, – возможно, лет шестидесяти пяти или даже
семидесяти, – а выражение его лица было столь любезным и благожелательным,
что невольно располагало к ответному доверию.
– Многих?… – прошептал доктор. – Вы уверены?
– Я слышал рассказы других людей, и некоторые из них
имеют весьма много общего с вашим. Я пытаюсь убедить вас в том, что
произошедшая история отнюдь не плод вашего воображения. А следовательно, у вас
нет причин для беспокойства. Кстати, помочь Дейрдре Мэйфейр невозможно:
Карлотта Мэйфейр не позволит. А потому лучше всего начисто выбросить эту
историю из головы и никогда больше о ней не вспоминать.
Доктор почувствовал вдруг невероятное облегчение, словно побывал
на исповеди и получил от священника полное отпущение грехов. Однако ощущение
длилось недолго: понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы до него в полной
мере дошел смысл сказанного Лайтнером.
– Вы знаете этих людей! – в полнейшем
замешательстве прошептал доктор, и краска бросилась ему в лицо. Ведь женщина, о
которой он рассказал Лайтнеру, была его пациенткой!
– Нет. Но я знаю о них. И, будьте уверены, сохраню
полную конфиденциальность в отношении вашего рассказа. Как вы помните, при
записи мы не упоминали никаких имен. И даже свои имена не назвали.
– Тем не менее я настоятельно прошу вас отдать мне
пленку, – возбужденно проговорил доктор. – Я нарушил
конфиденциальность. Мне и в голову не могло прийти, что вы с ними знакомы.
С совершенно невозмутимым видом Лайтнер тут же вытащил
кассету и отдал ее доктору.
– Разумеется, это ваше право, – сказал он. –
Я понимаю.
Доктор пробормотал слова благодарности, но его
замешательство лишь усилилось. Однако и чувство облегчения не исчезло
окончательно. Итак, другие люди тоже видели этого призрака. И англичанину об
этом известно – он не лжет. Выходит, доктор не сошел с ума и никогда не терял
рассудка. Внезапно его охватила грусть, он испытывал горечь по отношению к
своему новоорлеанскому начальству, к Карлотте Мэйфейр, к горластой мисс Нэнси…
– Важно, чтобы все случившееся отныне перестало вас
тревожить, – негромко заметил Лайтнер.
– Да, конечно, – отозвался доктор. – Ужасно
все это… та женщина… лекарства… – Все, хватит об этом! Доктор вдруг замер
и уставился на кассету, потом медленно перевел взгляд на пустую кофейную
чашку. – А эта женщина, она по-прежнему…
– Да, все такая же. Я был там в прошлом году. Ваш
главный недруг, мисс Нэнси, умерла. Мисс Милли покинула этот мир еще раньше. А
со слов местных жителей и из отчета мне известно, что состояние Дейрдре не
изменилось.
Доктор вздохнул:
– Да, вы действительно все о них знаете… все имена…
– Поэтому очень прошу поверить мне: другие тоже видели
этого призрака, – сказал Лайтнер. – И вы не должны страдать от
безосновательного беспокойства о состоянии своего разума – никакого
помешательства не было.
Доктор вновь медленно, изучающе оглядел Лайтнера. Англичанин
застегнул портфель, проверил авиабилет, убедился, что все в порядке, и опустил
его в карман пиджака.
– Мне пора на самолет, но прежде позвольте мне дать вам
совет, – сказал Лайтнер. – Никому не рассказывайте о том, что
произошло, – вам не поверят. Понять и принять такого рода свидетельства
может лишь тот, кто сам видел подобное. Как ни трагично, но это неопровержимый
факт.
– Да, вы правы, – ответил доктор. Ему страстно
хотелось задать англичанину еще один вопрос, но он не мог решиться. –
Вы… – только и произнес доктор и тут же умолк.
– Да, я его видел, – сказал Лайтнер. –
Зрелище воистину пугающее, как вы и описывали.
Он встал, готовясь выходить.
– Кто он? Дух? Призрак?
– Честное слово, я не знаю. Все истории очень похожи.
Там все остается без изменений, все повторяется, год за годом… А теперь я
должен идти. Позвольте мне еще раз выразить свою благодарность, а если у вас возникнет
желание снова побеседовать со мной, вы знаете, куда обратиться. У вас есть моя
визитная карточка.
Лайтнер протянул руку.
– До свидания.
– Подождите. А дочь, что стало с нею? Я имею в виду ту
женщину с Западного побережья. Тогда она была интерном.
– Ну, теперь она хирург, – ответил Лайтнер, бросая
взгляд на часы. – Нейрохирург, кажется. Недавно сдала экзамены.
Дипломированный специалист – по-моему, это так называется? Однако в то время я
не был знаком с нею. Я лишь иногда слышал о ней. Наши пути пересеклись только
однажды.
Англичанин замолчал, и на лице его промелькнуло некое
подобие почти официальной улыбки.
– Всего хорошего, доктор, и еще раз спасибо.
После ухода Лайтнера доктор долго сидел в задумчивости,
ничуть, однако, не раскаиваясь в своем решении рассказать обо всем. Нельзя
отрицать, что беседа с этим необычным человеком из Таламаски принесла ему
невероятное облегчение. Фактически неожиданную встречу с англичанином можно
воспринимать как подарок, как милость судьбы, позволившую снять с души самое
тяжкое бремя из всех когда-либо выпавших на его долю. Лайтнер знал и понимал
ход событий в этой истории. Лайтнер знал и дочь Дейрдре.
Наверное, англичанин сообщит молодому нейрохирургу все, что
той следует знать, если уже не сообщил… Да, с него сняли ношу, ее больше нет. А
ощущает ли ее Лайтнер, его не волнует.
