Отец Мэттингли сразу же проникся симпатией к англичанину.
Напористый, уверенный в себе и в то же время весьма вежливый человек. И как
хорошо одет: прекрасный полотняный костюм-тройка. Даже тросточка в руках. Облик
Лайтнера заставил отца Мэттингли вспомнить элегантных джентльменов,
прогуливавшихся когда-то по Сент-Чарльз-авеню или отдыхавших на передних
террасах, наблюдая из-под полей соломенных шляп за прохожими… Да, то была
другая эпоха.
Стоя под раскидистыми ветвями дуба, отец Мэттингли негромко
беседовал с англичанином и при этом не переставал удивляться тому, как
непринужденно и легко себя с ним чувствует. Похоже, все, о чем рассказывал
священник: шоковая терапия, лечебницы, новорожденная дочь Дейрдре, увезенная в
Калифорнию, – было хорошо знакомо мистеру Лайтнеру. Однако отец Мэттингли
ни в коем случае не собирался упоминать о сплетнях Дейва Коллинза относительно
Стеллы или «того человека». Повторять подобную чепуху было бы крайне глупо. К
тому же услышанное в тот июльский вечер слишком уж тесно соприкасалось с
тайнами, которые Дейрдре поведала ему на исповеди.
За разговорами священник не заметил, как они с Лайтнером
оказались возле ресторана «Дворец командора». Англичанин пригласил отца
Мэттингли на ленч. Для священника это было большим удовольствием. Он уже не
помнил, когда обедал в дорогих новоорлеанских ресторанах вроде этого, со
скатертями на столиках и льняными салфетками. Англичанин заказал превосходное
вино.
Во время ленча он искренне признался, что интересуется историей
семейств, подобных Мэйфейрам.
– В свое время у них была плантация на Гаити, давно,
когда остров еще назывался Сан-Доминго. Думаю, что та плантация называлась на
французский манер – Мауе Faire. Еще до восстания рабов на Гаити предки нынешних
Мэйфейров нажили себе состояние на кофе и сахаре.
– Неужели вам известно столь далекое прошлое этого
семейства? – удивленно спросил священник.
– Да, конечно. Об этом написано в книгах по
истории, – пояснил Лайтнер. – Плантацией управляла сильная и властная
женщина – Мари-Клодетт Мэйфейр Ландри, пошедшая по стопам своей матери Анжелики
Мэйфейр. Но к тому времени на Гаити сменилось уже четыре поколения Мэйфейров.
Первой на острове появилась Шарлотта, она приплыла из Франции еще в тысяча
шестьсот восемьдесят девятом году. Ее дети-близнецы Петер и Жанна Луиза прожили
по восемьдесят одному году.
– Неужели? Я и понятия не имел, что это такое старинное
семейство.
– Я привожу вам лишь те факты, которые подтверждены
документально, – слегка пожав плечами, откликнулся англичанин. –
Самое интересное, что даже черные бунтари не осмелились сжечь плантацию.
Мари-Клодетт удалось эмигрировать вместе со всей семьей и громадным состоянием.
На берегу Миссисипи, ниже Нового Орлеана, они создали новое поместье – Ля
Виктуар на Ривербенде. Думаю, они называли его просто Ривербенд.
– Там родилась мисс Мэри-Бет.
– Да! Правильно. Так, дайте-ка мне вспомнить. Кажется,
это было в тысяча восемьсот семьдесят первом году. В конце концов река все-таки
смыла их дом. А он был подлинным шедевром, с колоннами по всему периметру. В
первых путеводителях по Луизиане даже поместили его фотографии.
– Хотел бы я их увидеть, – признался священник.
– Как вы знаете, дом на Первой улице они построили еще
до Гражданской войны, – продолжал Лайтнер– Фактически его построила Кэтрин
Мэйфейр, а позже в нем жили ее братья, Джулиен и Реми. Затем в этом доме
обосновалась Мэри-Бет. Надо отметить, Мэри-Бет не любила сельскую жизнь. Если
не ошибаюсь, именно Кэтрин вышла замуж за ирландского архитектора по фамилии
Монехан, который впоследствии совсем еще молодым умер от желтой лихорадки. Вы
знаете, наверное, что он построил здания нескольких банков в центре города.
После его смерти Кэтрин не захотела оставаться на Первой улице – слишком тяжело
переживала утрату.
– Кажется, я тоже слышал, давно правда, что тот дом
спроектировал Монехан, – сказал священник, которому совсем не хотелось
перебивать Лайтнера. – Я также слышал, что мисс Мэри-Бет…
– Да, не кто иная, как Мэри-Бет Мэйфейр, вышла замуж за
судью Макинтайра, хотя тогда он был всего-навсего начинающим адвокатом. Их дочь
Карлотта Мэйфейр ныне является главой этого дома. Кажется, так…
Отец Мэттингли слушал как завороженный. И причиной тому был
не только его давний и болезненный интерес к Мэйфейрам. Его покорило обаяние
Лайтнера и мелодичное звучание английской речи. Тема вполне невинная: только
история – и никаких сплетен. Давно уже отцу Мэттингли не доводилось общаться с
таким воспитанным человеком. О чем бы ни рассказывал англичанин, манера
изложения отличалась объективностью и тактом.
И, сам того не желая, священник поведал Лайтнеру историю о
маленькой девочке на школьном дворе и о неведомо откуда появившихся там цветах.
Словно в утешение и оправдание самому себе, отец Мэттингли мысленно приводил
довод, что в его рассказе нет ничего из услышанного когда-то на исповеди. И все
же его мучило чувство стыда за собственную болтливость – и это после всего лишь
нескольких глотков вина! Углубившись в воспоминания о той необыкновенной
исповеди, священник потерял нить разговора. Внезапно мысли его перескочили на
невероятный рассказ Дейва Коллинза о странностях семейства Мэйфейр, вызвавший
столь гневную реакцию отца Лафферти. Вспомнился ему вдруг и тот факт, что отец
Лафферти присутствовал при удочерении ребенка Дейрдре.
Интересно, предпринял ли отец Лафферти что-нибудь в связи со
всей этой болтовней Дейва Коллинза? Сам отец Мэттингли так и не смог что-либо
сделать.
Англичанин вполне терпеливо отнесся к паузе в рассказе
священника. И неожиданно отца Мэттингли охватило ощущение, что этот человек
прослушивает его мысли. Но ведь это совершенно невозможно! В противном случае о
какой тайне исповеди вообще может идти речь?! И что тогда делать священникам?
Каким длинным казался тот день. Каким приятным, легким. В
конце концов отец Мэттингли все же поделился с англичанином сведениями,
полученными от Дейва Коллинза, и даже вспомнил о книжных иллюстрациях с
изображениями «смуглого человека» и шабаша ведьм.
Англичанин слушал священника весьма заинтересованно и
внимательно, ни разу не прервал его ни единой репликой, а только молча подливал
вина или предлагал сигарету.
– И как прикажете все это понимать? – прошептал
наконец отец Мэттингли.
Лайтнер молчал.
– Коллинз умер, а сестра Бриджет-Мэри, похоже, будет
жить вечно. Ей уже под сто лет.
Англичанин улыбнулся.
– Вы имеете в виду ту сестру, с которой встретились
тогда на школьном дворе?
