Да, все обстояло именно так. Утверждение Лемле о возможности
в недалеком будущем производить полную пересадку мозга трудно было подвергнуть
сомнению. Достижения медицины позволят спокойно извлечь этот орган мышления из
какого-нибудь старого, изношенного тела и пересадить в новое, жизнеспособное и
сильное. В перспективе врачи научатся даже выращивать новые мозговые ткани и в
случае необходимости оказывать помощь природе.
– Видите ли, Роуан, важнейшим достоинством тканей
нерожденного плода является то, что после пересадки они не отторгаются
организмом реципиента. Признайтесь, понимаете ли вы всю значимость подобного
открытия? Вы только представьте: совсем крошечный фрагмент ткани зародыша –
считанные клетки – пересаживается в глаз взрослого человека, где клетки
продолжают расти и развиваться, приспосабливаясь к новым для себя условиям.
Боже мой, разве вы не понимаете, что это позволит нам участвовать в процессе
эволюции? А ведь мы еще только в самом начале…
– Не мы. Вы, Карл.
– Роуан, вы самый выдающийся хирург из всех, с кем мне
когда-либо доводилось работать. И если только вы…
– Я на это не соглашусь! Я никогда не стану убийцей.
«И если я не выберусь отсюда как можно скорее, то начну
кричать, – мысленно добавила Роуан. – Я должна уйти, потому что уже
совершила убийство».
Тем не менее это действительно цель. Как они говорят, цель,
взятая по максимуму.
Разумеется, Роуан нигде и словом не обмолвилась об
экспериментах Лемле – не позволила корпоративная врачебная этика. Да и по силам
ли обыкновенному стажеру бороться против столь известного и влиятельного мэтра
медицины?! Поэтому она просто отошла в сторону.
Позже, когда они пили кофе, сидя возле камина в ее доме, и
огоньки рождественской елки отражались в стеклянных стенах, Лемле вернулся к
этой теме:
– Знаете, Роуан, а ведь опыты на живых человеческих
зародышах проводятся повсеместно. В противном случае не возникла бы
необходимость в издании закона, запрещающего подобные эксперименты.
Конечно, в предложении Лемле не было ничего удивительного. А
вот соблазн казался слишком уж сильным. По сути, сила искушения была почти
равна силе отвращения, испытываемого Роуан. Какой исследователь – а нейрохирург
всегда исследователь в полном смысле этого слова – не предавался подобного рода
мечтаниям?
После того как Роуан посмотрела фильм о докторе
Франкенштейне, ей вдруг захотелось оказаться на месте того безумца-ученого –
работать в собственной лаборатории, в горах… Действительно, как интересно было
бы увидеть результаты собственных экспериментов! Но для этого необходимо
относиться к живому человеческому мозгу как к лабораторному препарату, забыть
обо всех заповедях и законах нравственности… А вот этого-то Роуан сделать не
могла.
Посещение Института Кеплингера стало для нее кошмарным
рождественским подарком. После беседы с Лемле преданность доктора Мэйфейр
травматологической хирургии лишь возросла. Увидев маленького уродца, отчаянного
пытавшегося дышать, Роуан словно сама заново родилась, обрела ясную
целенаправленность в жизни и одновременно неизмеримую силу. В университетской
клинике она буквально творила чудеса, и потому к ней обращались даже в самых,
казалось бы, безнадежных случаях: когда мозговая ткань пострадавшего
растекалась по носилкам или из проломленного черепа торчал лишь обух топора.
Возможно, искалеченный человеческий мозг виделся Роуан
средоточием всех трагедий мира – свидетельством того, как жизнь снова и снова
подвергается сокрушительному нападению со стороны жизни. Когда Роуан приходилось
убивать – а ей и в самом деле доводилось это делать, – ее действия
травмировали мозг другого человека, разрушали его ткани и клетки. Похожую
картину она часто наблюдала у лежащих перед ней на операционном столе
пациентов, чьих имен она даже не знала. А тем, кого убила сама Роуан, никто и
ничем помочь уже не мог.
Но встретиться с Майклом Карри она стремилась не для того,
чтобы завести спор о цели и предназначении. И не затем, чтобы затащить его в
свою постель. Ей хотелось того же, что и всем остальным, кто толпился возле
него. Именно по этой причине Роуан так и не отважилась переступить порог
Центральной больницы Сан-Франциско, лишив себя возможности увидеть его и лично
наблюдать за его выздоровлением.
Роуан хотелось узнать о тех убийствах нечто такое, о чем не
могли ей поведать результаты вскрытия. Важно, что увидит и почувствует он,
прикоснувшись к руке Роуан, в то время как она будет вспоминать о тех людях.
Конечно, если ей достанет на это смелости. Ведь тогда, на палубе яхты, он явно
испытал какие-то ощущения, но где гарантия, что они не изгладились из его
памяти вместе с видениями.
Роуан все это понимала. Давно поняла, по крайней мере
каким-то уголком своего сознания. И теперь, спустя несколько месяцев, идея
использовать дар Майкла Карри в собственных целях не стала для нее менее
отталкивающей.
Карри заперся в своем доме на Либерти-стрит и нуждался в
помощи.
Хорошо, допустим, она придет к нему и скажет: «Я врач и
верю, что у вас бывают видения, равно как и в силу, появившуюся в ваших руках.
Верю, потому что знаю о существовании такого рода необъяснимых психических
феноменов. Более того, я сама обладаю столь же противоестественными
способностями, которые сбивают меня с толку и порой полностью выходят из-под
моего контроля. Я могу убивать по своему желанию». Подействуют ли ее слова на
Карри?
С какой стати это должно его заинтересовать? Сколько людей,
убежденных в истинности его дара, толпится вокруг – но разве ему становится от
этого легче? Он умер, вернулся к жизни, а теперь потихоньку сходит с ума. И все
же, если она расскажет ему о себе (а эта мысль стала теперь для Роуан
навязчивой), он, возможно, единственный человек в целом мире, способный понять
ее и поверить ее словам.
Наверное, рассказать кому-нибудь о тех случаях – чистое
безумие. Роуан то и дело пыталась убедить себя в обратном и знала, что рано или
поздно непременно поделится с кем-либо своей тайной. А если этого не случится,
то рано или поздно ее тридцатилетнее молчание будет нарушено, и не просто
нарушено, а буквально разорвано в клочья нескончаемым воплем, который заглушит
все звуки мира.
Сколько голов она заштопала на операционном столе! Но разве
это имеет хоть какое-то значение, если в памяти постоянно присутствуют те трое
– те, кого она убила?… Обескровленное лицо Грэма, из которого уходила жизнь.
Маленькая девочка, бившаяся в конвульсиях на покрытой гудроном дорожке. И
мужчина, падающий на руль собственного «джипа».
Едва став интерном, Роуан использовала все доступные ей
официальные каналы и получила данные о результатах вскрытий, проведенных после
каждой из этих смертей… Инсульт, субарахноидальное кровотечение, врожденная
аневризма… Она очень внимательно изучила все детали.
