Обеим было по шестнадцать, когда их отправили в закрытую
школу при монастыре Святой Розы де Лима. Старое и мрачное кирпичное здание
стояло на окраине Французского квартала. Рита попала сюда за «скверное
поведение»: ее застукали на речном теплоходе «Президент», где вместе с парнями
они пили и развлекались на полную катушку. Отец заявил, что в школе Святой Розы
ей вправят мозги. Там в девять вечера все девочки уже в своих кроватях, а спят
они в одной спальне, на последнем, мансардном, этаже. Перспектива оказаться в
такой тюрьме привела Риту в ужас, и она ревела навзрыд.
Дейрдре к тому времени успела прожить в школе достаточно
долго и словно не обращала внимания на царившую в ее стенах угрюмую и суровую
атмосферу. Но стоило Рите заплакать, она молча брала ее за руку и терпеливо
выслушивала все жалобы подруги.
Из развлечений здесь был старенький телевизор с круглым
шестидюймовым экраном (скажи кому теперь – не поверят), и девочки вместе
смотрели «Отцу лучше знать». На полу возле окна стоял такой же древний хрипящий
приемник. К проигрывателю было не подступиться: им безраздельно владели ученицы
латиноамериканского происхождения, которые целыми днями крутили свою мерзкую
«Кукарачу» и без устали плясали под нее.
– Не злись на них, – сказала Рите Дейрдре.
Под вечер они отправлялись на игровую площадку и проводили
время на качелях под ореховыми деревьями. Конечно, не ахти какое развлечение
для шестнадцатилетней девушки, но Рите оно нравилось, потому что рядом была
Дейрдре.
В такие минуты Дейрдре часто пела старинные ирландские и
шотландские баллады – именно так она их называла. Все песни почему-то были
очень печальными, и при звуках высокого, чистого и нежного голоса – настоящего
сопрано – по спине Риты пробегал холодок. Дейрдре любила оставаться во дворе до
самого заката, когда небо окрашивалось в «чистый сиреневый цвет», а в листве
звенели цикады. Это время Дейрдре называла сумерками.
Рита встречала подобное слово в книгах, но никогда не
слышала, чтобы кто-нибудь его произносил. Сумерки…
Дейрдре брала Риту за руку, и они бродили вдоль кирпичной
стены, под деревьями, на которых зрели орехи пекан. Девочкам то и дело
приходилось буквально нырять под низко растущие ветви, а в некоторых местах
завеса листвы была столь густой, что полностью скрывала подруг от любопытных
глаз. Кому-то эти воспоминания, возможно, покажутся бредом сумасшедшего, но для
Риты то было странное и прекрасное время… Она стояла вместе с Дейрдре в
полумраке, деревья качались на легком ветру, и с них дождем сыпались маленькие
листочки…
В те дни Дейрдре походила на девочку из какой-нибудь старой
книжки с картинками: волосы, перехваченные фиолетовой лентой, черные завитки
локонов, рассыпавшиеся по спине… Будь у нее желание, Дейрдре могла бы выглядеть
просто потрясающе – тем более с такой-то фигурой! К тому же в шкафу у нее было
полно новой одежды. Но Дейрдре к ней не притрагивалась. Справедливости ради
надо сказать, что в присутствии подруги Рита даже не думала о таких вещах – все
это казалось несущественным. А какие мягкие волосы были у Дейрдре! Рите лишь
однажды довелось дотронуться до них… На редкость мягкие…
Девочки гуляли вдоль пыльной аркады возле часовни, и каждый
раз старались заглянуть в расположенный за деревянными воротами монастырский
садик. Дейрдре утверждала, что в этом укромном уголке растут самые удивительные
цветы.
– Мне совершенно не хочется возвращаться домой, –
говорила она. – Здесь так спокойно.
Спокойно! Это спокойствие доводило Риту до слез, и она
плакала каждую ночь, прислушиваясь к звукам музыки, доносившимся из
негритянского бара, расположенного на другой стороне улицы. Люди развлекались,
и отголоски их веселья долетали даже сюда, на четвертый этаж, где находилась
спальня. Иногда, убедившись, что все уже спят, она выходила на чугунный балкон
и оттуда вглядывалась в море огней на Кэнал-стрит – настоящее красное зарево.
Весь Новый Орлеан веселился там, а Рита оставалась взаперти в этой ужасной
спальне, в обоих концах которой за занавеской храпело по монахине. Как бы она
здесь выжила, если бы не Дейрдре?
Дейрдре отличалась от всех знакомых Рите девчонок. У нее
были такие красивые вещи – длинные белые фланелевые халаты, украшенные
кружевами.
И теперь, тридцать два года спустя, точно в таком же халате
Дейрдре сидела на боковой зарешеченной террасе – «словно безмозглая идиотка в
состоянии комы».
А изумрудный кулон, который нынче постоянно висит на шее
Дейрдре, Рита впервые увидела еще в школе. Знаменитый изумруд Мэйфейров.
Правда, в те дни Рита еще ничего о нем не слышала. Разумеется, Дейрдре не
надевала кулон на занятия: в школе Святой Розы такого рода вольности считались
непозволительными. Да и кому в голову придет без особого на то повода щеголять
в таком старинном и дорогом украшении – ну разве что на карнавале в честь
Марди-Гра.
Сейчас этот кулон в сочетании с ночной рубашкой и халатом
выглядел просто зловеще. Как нелепо выглядит фамильная драгоценность на
безнадежно больной женщине, пустым взглядом смотрящей на мир сквозь сетку
террасы. Хотя… Кто знает? Вполне возможно, Дейрдре каким-то образом сознавала,
что любимый кулон по-прежнему при ней.
Рите лишь однажды довелось держать в руках эту красоту. Они
с Дейрдре остались в спальне одни и, воспользовавшись тем, что рядом не маячил
никто из монахинь и не отчитывал нудным голосом за измятое покрывало, болтали,
пристроившись на краешке кровати.
Рита с восторгом разглядывала изумрудный кулон – тяжелый камень
в массивной золотой оправе – и вдруг заметила, что на его обратной стороне
что-то выгравировано – кажется, какое-то имя. Но ей удалось разобрать только
заглавную букву «Л».
– Нет-нет! Не читай! – испуганно вскрикнула
Дейрдре. – Это секрет! – От волнения у нее покраснели щеки, а в
глазах блеснули слезы. Однако она быстро успокоилась и – словно извиняясь –
сжала руку Риты. Сердиться на Дейрдре было невозможно.
– Это настоящий изумруд? – спросила Рита.
Такая вещь, должно быть, стоила кучу денег.
– Да, настоящий, – ответила Дейрдре. – Этот
кулон попал к нам из Европы, очень-очень давно. Когда-то он принадлежал моей
прапрапрапрапрабабушке.
Они обе смеялись над всеми этими «прапра».
Дейрдре рассказывала об истории кулона как о чем-то
совершенно обыденном, естественном. Впрочем, она никогда не важничала и в силу
природной деликатности старалась не оскорблять чувства других. Ее все любили.
– Мне этот кулон перешел от мамы, – пояснила
она. – А когда-нибудь я передам его… – Лицо ее на миг омрачила тень
печали. – Ну, в общем… если у меня будет дочь.
Как и всем, кто сталкивался с этой странной девочкой, Рите
вдруг отчаянно захотелось защитить ее, оградить от всех бед и неприятностей.
Она обняла Дейрдре.
