По отношению к заключенным единственный возможный язык слабой охраны, сутками несущей бессменную службу, — это огнестрельное оружие, которое она беспощадно применяет.
Исправить это хаотическое состояние военные власти не могут вследствие огромной потребности в транспорте и людях, вызванной наступлением.
Организация Тодта
[54]
попыталась принять решительные меры, учитывая, во-первых, что огромную работу в тылу фронта невозможно выполнить только с помощью немецкой рабочей силы, а во-вторых, что из-за уничтожения в Минске всех предприятий, обеспечивающих снабжение населения, изо дня в день возрастает угроза эпидемии, распространяющейся и растущей вследствие огромного скопления человеческих масс в лагере.
Из числа гражданских заключенных Организация Тодта отобрала в виде опыта полноценных в расовом отношении квалифицированных рабочих и успешно использовала их на самых неотложных работах. После этого удачного опыта предполагалось отобрать еще около 200 квалифицированных рабочих с целью использования для приведения в порядок машинного парка управления автострады Минск — Смоленск — Москва.
Отбор заключенных должен был производиться и далее с целью использования около 10 тыс. заключенных на строительстве дорог под руководством немецких рабочих из организации Тодта. Но на второй же день Организации Тодта был запрещен отбор гражданских заключенных со ссылкой на приказ генерал-фельдмаршала Клюге, согласно которому решение вопроса о выделении заключенных фельдмаршал оставляет за собой.
Опасность этого понятного с военной точки зрения приказа заключается в том, что:
1) проведение программы срочных работ оказывается невозможным из-за недостатка рабочей силы;
2) едва ли удастся предотвратить ужасную вспышку эпидемии.
В связи с этим представляется необходимым немедленно выделить Организации Тодта нужное количество гражданских заключенных для восстановления предприятий Минска, обеспечивающих снабжение, причем отбор будет ограничен только полноценными в расовом отношении квалифицированными рабочими.
Поскольку в ближайшем будущем о распределении заключенных по различным лагерям не может быть и речи, следует немедленно объявить строгий карантин в массовом лагере Минска, который, вероятно, будет не единственным.
Министериальный советник Дорш
[55]
* * *
Шоссе Слуцк-Минск. 14 августа. 18.14
Армейцы не обманули, и через реку они перебрались пусть и не через четверть часа, но через двадцать минут — точно. На головной машине завыла сирена, и процессия разномастных легковых машин помчалась по дороге.
«В Берлине, скорее всего, уже знают — Хоффмайер должен был отправить телефонограмму еще до того, как начал уламывать саперов. И, судя по разговорам во дворе, у летчиков тоже шум до небес стоит… Один из офицеров из свиты Небе упомянул, что сообщение с самолета-разведчика приняли даже в Бресте. А сейчас этого… как его? Да, точно! Фельдфебеля Валя вовсю трясут в Слуцке парни из ГФП. — Тут мысли Освальда приняли несколько другое направление: — И все-таки очень интересно, как злоумышленникам удалось заложить столько зарядов на одной дороге за такое короткое время? Если рассуждать логически, оставив неизменными масштабы взрыва, то либо время было не такое короткое, либо их, этих самых злоумышленников, было очень много. К примеру — саперная рота… Или батальон… Надо проверить, не проводились ли на дороге какие-либо ремонтные работы в последние три-четыре дня!»
Минут через пять лес впереди чуть раздвинулся, отступив от дороги на несколько десятков метров, и головная машина начала замедляться.
«Похоже, приехали!»
— Курт, давай к правой обочине! — скомандовал унтерштурмфюрер.
Когда машина остановилась, Освальд резко распахнул дверцу и буквально выпрыгнул наружу.
«Ничего себе!» — подумал он, когда в нос ему ударил тяжелый запах гари. Густая вонь сгоревшей резины, сладковатый (ни с чем не спутаешь!) аромат паленой человеческой плоти, пикантные оттенки порохового дыма и сгоревшего тротила — все было в нем. Что могло, уже выгорело, но дым и смрад все еще висели над останками разгромленной колонны.
Нижние чины из состава айнзатцкоманды уже бегом спускались с насыпи, образуя внешнее оцепление, а Небе с его офицерами торопливо направились к сгоревшим машинам.
Навстречу им из-за остова того, что когда-то было «передком Круппа», двинулась странная фигура.
«Один из выживших, надо полагать? — отметил Бойке, обходя груду обгорелого металла, в которой при некоторой фантазии можно было опознать несколько мотоциклов с колясками. — А где же все остальные?»
Когда он подошел к основной группе, бригадефюрер Небе, очевидно, уже не в первый раз, задавал один и тот же вопрос рослому шарфюреру в изодранном и местами обгорелом мундире, на чьем измазанном грязью и копотью лице блуждала идиотическая улыбка:
— Что с рейхсфюрером? Отвечай!
«А что вы так усердствуете, бригадефюрер? Неужели вас так беспокоит судьба главы СС?» — мысленно поинтересовался Бойке. Почему-то именно сейчас на память пришли слова Мейзингера, сказанные им как-то во время дружеской попойки: «Артур — хороший парень. И сыщик, каких поискать, но для нашей работы он слишком старомоден. А следовательно, что? Правильно, Осси! Не-на-де-жен! Потому что не понимает и не любит нас, новых героев новой империи!» И хотя шнапса и пива они в тот вечер выпили много, но Освальду тогда показалось, что Йозеф был более чем серьезен. А не доверять приятелю он не мог — Мейзингер знал Небе еще по работе в старой, веймарской полиции. Только Йозеф служил в шестом отделе мюнхенского управления, а Небе руководил одним из отделов столичного.
