От Стрельного канала, главной лягушачьей магистрали, ответвлялись боковые ходы, и в один из них нырнул Оскар. Здесь было влажно и сумрачно, а через пару шагов стало совсем темно. Со стен капала вода, собиралась под ногами в ручейки и утекала вниз, к черному подземному озеру, про которое все знали, но откуда никто не возвращался. Водяной хвастался тем, что в юные годы добрался до Мертвого озера, но ему не верили даже Головастики. На то оно и Мертвое, чтобы не возвращаться. Оскар остановился и зажег предусмотрительно захваченную свечу, а потом зашлепал дальше.
Когда он, по расчетам, оказался под Ржавым рынком, вода уже доходила до пояса. Это был нижний ярус катакомб. В верхнем, сухом, шустрили Крысы, и Лягушонку туда вовсе не стоило заглядывать. Желтое пятно света выхватывало из темноты куски старинной кладки в подозрительных ржавых разводах. Отвратительно воняло. Оскар сообразил, что находится как раз под бойней, значит, забрал чересчур влево. Он свернул в ближайший правый проход и ухнул в воду с головой. Здесь пол был намного ниже. Воздушный зазор сократился до полулоктя, а дальше туннель и вовсе уходил под воду. Оскар вынырнул, отфыркиваясь, спрятал погасшую свечу за пазуху, к аккуратно обмотанной масляной тряпкой коробке спичек, набрал в грудь побольше воздуха и поплыл. Он плыл в чернильной тьме, в холодной неизвестности, в едва ощутимом течении, плыл, пока отточенный за долгие годы инстинкт земноводного не подсказал ему, что коридор расширяется и над головой зияет пустота. Лягушонок бесшумно всплыл и некоторое время прислушивался. Ничего, лишь чуть слышное журчание потока и перестук капель. Двигаясь как можно тише, Оскар направился туда, где чуял берег.
Через несколько гребков ноги его коснулись дна. Он втянул носом воздух и насторожился. Пахло сыростью и одновременно гарью. Старой, настоявшейся за долгие годы гарью и недавним факельным духом. Смоляные факелы плюс тонкая ниточка керосина – да, здесь явно кто-то был, и не раньше, чем несколько дней назад. Поколебавшись, Оскар все же вытащил из-за пазухи свечу и спички и зажег огонек. Трепещущий свет озарил большую каверну, но не добрался до стен. Совсем неподалеку от того места, где стоял Оскар, в воду уходил каменный причал, даже с проржавевшими железными кольцами для лодочных веревок. У причала лежала связка факелов. За спиной нес воды широкий поток, а впереди, насколько видел глаз, простиралась пещера. Пол ее усеивали осколки колонн. То ли создатели Храма собирались отделывать нижний уровень, да так и не собрались, то ли сюда просто сваливали строительный мусор. Расмуссен подумал, что здесь могут быть и старые могильники, и по спине его побежал холодок. Древние покойники не то что нынешние. Нынешние спокойно лежат там, куда их положили, а вот древние имеют неприятное обыкновение вскакивать, бродить по округе и подстерегать живых. Особенно если живые им досадили – а вряд ли первым Василискам пришлось по вкусу, что Господин W устроил наверху костерок из их последователей.
Отогнав глупые мысли, Расмуссен поднял свечу повыше и зашагал в глубь подземного зала. Через несколько десятков шагов он увидел то, что и ожидал увидеть, а именно лестницу. Узкая, с неудобными покатыми ступеньками, она лепилась к стене и вела наверх. Оскар взял свечку в левую руку, чтобы правой придерживаться за стенку во время подъема. Под ладонью был гладкий, холодный, отполированный за столетия камень. Через некоторое время проход сузился. Потолок пещеры надвинулся, оставляя лишь небольшой овальный проем для ступеней. Здесь следовало быть осторожным, потому что, сорвавшись, Оскар грохнулся бы с двадцатифутовой высоты прямо на камень. К счастью, Лягушонок в свое время одолел немало скользких крыш, покрытых наледью мансард и каминных труб, так что последний отрезок пути его не смутил. Смутило то, что он увидел наверху.
Расмуссен оказался в тесной овальной комнатушке, под потолком которой торчал какой-то механизм из цепей, коленных валов и колес. Несмотря на сырость, деталей механизма не коснулась ржавчина. Жирно блестела смазка. Вся комнатка была шириной не больше трех шагов, круглая, как бочонок. Лягушонок поразмыслил, а поразмыслив, хмыкнул. Подняв свечку повыше, он оглядел механизм и быстро обнаружил то, что искал.
Когда Оскар потянул за рычаг, все сооружение пришло в движение. Боковая часть комнатушки вдруг поехала вверх. В отверстие ударил свет, тусклый, но показавшийся очень ярким после тьмы подземелья. Сощурившись, Оскар пригнулся, шагнул вперед – и вынырнул из-под левого ангельского крыла прямо в разгромленном зале Храма. Здесь по-прежнему царила пустота, и этой пустоте Лягушонок сказал: «Попался». Однако у пустоты имелось свое мнение на этот счет. Прежде чем пришелец успел насладиться триумфом, ангельское крыло за его спиной опустилось беззвучно и быстро, закрывая проход.
Примерно через полчаса Оскар понял, что попался прочно и надолго. За это время он успел обстучать статую и обнаружить, что как минимум три пера на левом ангельском крыле подаются внутрь наподобие органных клавиш. Беда в том, что мелодии на этих клавишах можно было играть самые разнообразные, а партитуры у Расмуссена под рукой не оказалось. Зато ему стало ясно, как ухитрился сбежать магистр Василисков и отчего W сожалел о том, что не сжег еретика на площади. Наверняка, пока обезумевшая паства штурмовала двери и пыталась высадить решетки на окнах, мерзавец преспокойно спустился в подземный ход.
«Как всякие вождишки обычно и поступают», – пробормотал Расмуссен и сам удивился своим словам. Никогда он не гнал волны против власти. Идти против власти – это как идти против жизни, а жизнью Лягушонок Оскар был, в общем и целом, доволен. Но что-то после сегодняшних рассказов Маяка, а особенно после сцены в особняке в душу Лягушонка закралось сомнение. Вот Водяной – это власть, хоть и обнимается с жабой. А эти просто шуты гороховые, только и знают, что жрать, бездельничать и между собой грызться. Еще раз подивившись такой бунтарской мысли, Расмуссен вернулся к насущному.
О дверях можно забыть – если их не выломала толпа погибающих Василисков, то у полицмейстера точно нет шансов. Оставались решетки на окнах, которые за сотню лет наверняка успели прогнить. К сожалению, окна в храме располагались слишком высоко и добраться до них в одиночку не было никакой возможности. Снаружи стремительно темнело, хотя до заката еще оставалось время. Что-то надвигалось на Город, что-то промозглое, ледяное, дышащее снегами.
Через час Расмуссен решил, что следует забыть про гордость. Конечно, можно было подождать прихода тех, кто разукрасил Храм надписями. Но если это именно они расчленили Вольфенштауэра, встречаться с таинственными каллиграфами не хотелось. Притом кто знает – может, они проводят собрания раз в полгода и последняя встреча состоялась вчера? Окочуриться в холодном и пустом Храме Расмуссену не улыбалось. Вздохнув, он что было сил заколотил в дверь и заорал: «Эй! Кто-нибудь! Помогите!» Железные створки ответили колокольным гулом, но в ту же секунду в лишенные стекол окна ворвался порыв ветра. Ветер принес снежинки. Первые из них напоминали белых мух, затем снежинки выросли до размера куриц, и не прошло пяти минут, как в окна уже валились целые сугробы. Буря завывала снаружи и внутри, так что все удары и вопли Расмуссена тонули в неистовстве пурги. У полицмейстера зуб на зуб не попадал. Одежда еще не успела высохнуть и мигом заледенела. Расмуссену казалось, что в Город вернулась Королева и привела с собой как минимум трех близняшек-сестер.
