Под стеклом был дагерротипный снимок. Девушка в широкой старомодной шляпке улыбалась лукаво и весело, в то время как ее спутник старался сохранить серьезность. На лоб молодого человека падали кудрявые пряди, а в глазах, несмотря на торжественное и даже чуть чопорное выражение физиономии, тоже плясал смех.
– Мама? – пробормотал Иенс.
Женщина несомненно была его матерью, хотя он не помнил ее такой… беззаботной, что ли? Радостной? Влюбленной?
– Малышка Фреа. Да. Слава богам, если они, конечно, существуют, что я не видел ее почти тридцать лет. Должно быть, она изменилась не к лучшему.
Иенс возмущенно нахмурился и собрался уже осадить наглеца, когда до него дошел смысл последних слов.
– Д-дайте свет.
– Что?
– Свет!
Человек с берега послушно протянул ему факел. Доктор выдернул факел из протянутой руки и сунул его в лицо Маяку. Тот отшатнулся, но в рыжем свете огня очевидным стало сходство журналиста и юноши на снимке.
– Не обижайся, сынок. Я, как ты видишь, тоже изменился не к лучшему.
– З-зачем? Зачем вы ск-казали? Зачем сейчас?
– Затем, что всякому овощу свое время, – непонятно ответил Маяк и сделал знак своим подручным.
Те молча запрыгнули в лодку, разобрали весла и оттолкнули суденышко от берега. Впереди тянулся узкий и темный коридор – боковой приток подземной реки. Течение здесь было слабее, чем в основном рукаве, и все же гребцам пришлось основательно зарывать весла. Вода маслянисто поблескивала, отражая пляшущий свет огня. Человек с факелом расположился на носу лодки и смотрел вперед, равнодушный к смятению пассажира.
– К-куда мы п-плывем?
– Навстречу судьбе, – ответил Маяк. – Только туда и стоит плыть, ты не находишь? – Порывшись в медальоне, он извлек локон темных волос. – Представляешь, двадцать девять лет таскаю с собой это добро. Ну не осёл ли я?
– Что т-такое «осёл»?
– Ах да, я и забыл, сынок, что ты домосед. Осёл – такое вьючное животное, вроде верблюда, только без горбов и без мозгов.
Иенс мрачно усмехнулся:
– Т-так мы п-плывем туда, где водятся ослы?
Маяк поднял брови и неожиданно хихикнул:
– Ага. Почти что. Но ты… – Тут он заговорщицки шепнул в ухо Иенсу: – …им не говори. Ослы еще и очень обидчивые твари. К тому же осел, узнавший, что является ослом, уже не совсем осел, а нам ведь это ни к чему, так?
Иенс недоуменно смотрел на Маяка. Куда везет его этот странный человечек, которого – ну хоть убейте – доктор даже мысленно не мог назвать «отцом»?
Словно подслушав мысли Иенса, Маяк обернулся и хмыкнул:
– А ведь я тобой горжусь. Ты на меня похож, мальчик, но лучше меня. Сильнее. Когда твой дед вышвырнул меня из города за шашни – извини – с твоей почтенной матушкой, я поджал хвост и убрался, как побитая собака. А ты вот не стал терпеть обиду. Это хорошо!
– Что же х-хорошего? Я не хотел уб-бивать…
«Плеск-плеск», – поплескивали весла. «Я не хотел убивать…» Не хотел ли? Или все же хотел?
– Врешь, сынок, – подтвердил журналист. – Хотел. И убил. Это правильно. Так и надо!
– Кому надо?
– В первую очередь, – выпуклые глаза Маяка сверкнули, – тебе. А затем и всем нам.
Но Иенс не смотрел в глаза новоявленного родителя. Смотрел на руку, на средний палец, украшенный золотым перстнем. Золото и петушья голова. Бронза и жаба. Серебро и змея. Откуда это? Откуда?
И когда, оттолкнувшись от низкого берега веслом, они нырнули в боковую протоку, Иенс вспомнил, как однажды случайно заглянул на факультатив по истории – заблудился в бесконечных коридорах старого Университета, разыскивая химическую лабораторию. Люди в комнате, видимо, занимались чем-то запретным, потому что испуганно вскочили, лишь только стукнула открывшаяся дверь. Но один из них оказался давним приятелем, так что Иенсу просто велели сидеть тихо. Лектор говорил вполголоса, говорил о странных вещах – об уничтоженном сто лет назад ордене Василисков, и да, именно там было что-то про змею и жабу, и еще…
«Штрик, штайн, грюне грас». «Камень, ножницы, бумага»? Нет, не то. «Веревка, камень, зеленая трава» – ритуальная формула смертного приговора. «SSGG», четыре буквы, появлявшиеся на рассвете там, где вечером еще была чистая стена. Людей находили потом приколоченными к воротам собственных домов, исколотыми, мертвыми. Змея, жаба. Приговор. Ритуал. Эклерчик и фон Бэк, а теперь вот этот. Золотая петушья голова. Магистр ордена?.. По плечам Иенса пробежала дрожь. Зубы клацнули, но доктор с усилием заставил себя держаться. Не время паниковать. Он один. Их четверо. Но внезапность на его стороне… И магистр ордена Василисков, вовсе, оказывается, не уничтоженного, сидит рядышком и чешет языком… Что же он говорит?
– …и это очень хорошо, что ты убил его, мальчик. По крайней мере не будешь рваться назад, в свою мансарду, или подвальчик, или что там у тебя было, к свету керосиновой лампы и вздохам подружки. Назад пути у нас нет…
«Назад пути нет…» Да, если он убил голубоглазого красавчика, его не простят. Госпожа не простит. Но это если убил… А мальчишка – колдун, и Госпожа тоже ведьма не из последних. Миранда из мертвых воскрешать не умела, но куда Миранде до Госпожи W? Если не убил, если только ранил… Надо хотя бы узнать. Бежать. Выбраться на поверхность, просить де Вильегаса о помощи. Нет. Де Вильегас из огуречного братства, может, они все там повязаны с Василисками. Никого не просить, все разузнать самому. И если он не убил Кея… если принесет Госпоже весточку о том, где прячется магистр запретного ордена, – тогда есть шанс, что ему позволят жить. Просто жить. Да, керосиновая лампа, да, Ариман побери, мансарда, или чердак, или подвал, даже с крысами и тараканами, но пусть там будет Герда и пусть все оставят его в покое! Это же немного. Это совсем мало…
– Ты не представляешь, сынок, что нас ждет, меня и тебя. Мы отплатим за всё! За все унижения, за все подачки, которые швыряли нам в лицо, отплатим тем, кто заставлял нас ползать в пыли. Ты получишь такую силу…
На слове «силу» Иенс качнулся вбок и перевалился через борт лодки. Вода над ним сомкнулась без плеска.
Он научился плавать в дедовском поместье на побережье и мог долго обходиться без воздуха – две минуты или даже три. Когда огонь в легких заставил его вынырнуть на поверхность, лодки рядом не было. Ничего не было, только бесконечная, непроглядная тьма и едва слышное журчание потока. «Они погасили факелы», – понял Иенс, набрал полную грудь воздуха и снова погрузился. Так он плыл долго, выныривая лишь затем, чтобы вдохнуть, ощупывая руками склизкий камень. Наконец рука не встретила сопротивления, и Иенс поплыл направо, в боковой коридор. Только здесь он решился выбраться. Расстояние от канала до стены тут не превышало двух локтей. Бесшумно и осторожно Иенс направился в темноту. Через сто шагов он остановился и прислушался. Ничего. Ни дыхания за спиной, ни звуков погони, только плеск и падение капель. Кажется, удалось. Опасность еще не миновала – он один в подземном лабиринте, где бродят слепые псы, где шарят нетопыри, Крысословы и Ариман знает какие еще чудища, да и люди не лучше. Здесь можно плутать днями, не видя света. И все же Иенс почувствовал облегчение. Что угодно было лучше, чем тот человек в лодке, называвший себя его отцом.
