Он вспоминал о тех годах, когда октябрь в Городе был самым что ни на есть настоящим зимним месяцем – с первым снегом, сосульками и скользкими ледяными дорожками. В октябре ветер не шлифовал оконные стекла пригоршнями пыли, а гонялся по первопутку за санями. Снеговики, блестя черными угольками глаз, заглядывали в окна первых этажей, печки в домах весело потрескивали, и не лезла изо всех углов от тепла и сырости едкая плесень. Помнил он те годы, надо признаться, довольно смутно, словно мельтешение теней на стенах детской и далекий шум голосов. Именно из шума, из обрывков сплетен и кухонной болтовни, Иенс собирал и клеил собственную историю…
Предки Иенса по материнской линии вели свой род от самого́ Сигурда Страшного, канонизированного после смерти как Сигурд Святой, и никогда не уставали этим гордиться. Но сыновей, таких желанных и необходимых для подпитки династических амбиций, в последнем поколении не получилось, а единственная дочь обманула родительские надежды на удачное замужество. Сватались к ней многие, но уходили разочарованные. Слишком заносчива была избалованная Фреа. Когда семья отчаялась выдать ее замуж, ломака Фреа неожиданно покаялась, что состояла в тайной связи с неким знатным господином и забеременела от него. Правда, среди домашних слуг имела хождение более прозаическая версия, которую особенно любили обсуждать на кухне за вечерним стаканчиком. В ней упоминался бездельник и сочинитель дурных стишков из прислуги, получивший у господ немедленный расчет, как только интрижка дочери перестала быть тайной. Саму же Фреа в назидание и для спасения семейной чести спешно выдали замуж за дальнего и, отметим, бедного родственника. Всю беременность она не выходила из дома, грызла штукатурку и капризничала. Роды с самого начала пошли с осложнениями, семейный доктор и его ассистентки сбились с ног, но роженицу и дитя спасли и сдали с рук на руки озадаченной родне.
Фреа, отойдя от родильной горячки, навсегда осталась несколько не в себе. Ребенка называли в спешке, без ее участия, опасаясь, что хилый малыш так и отправится к праотцам безымянным, и нарекли вполне традиционно для бастардов. Собственно говоря, имен на семейном собрании предлагалось много и на любой вкус, но когда все тетушки и дядюшки высказались, в наступившей тишине бабка величественно погрозила небу кулаком, украшенным тяжелыми фамильными перстнями, и произнесла: «Магнус!»
Оспаривать ее решение ни у кого не повернулся язык, удачливость легендарного имени все признавали и потому согласились без возражений.
Мальчишку кутали, опекали и баловали. Отчим пытался отстаивать свое особое мнение о том, как до́лжно воспитывать детей в нормальных домах, но в ответ его недвусмысленно ставили на место. Некоторое время он еще показывал зубы, как загнанная в угол крыса, но быстро сдулся и съехал в загородное имение, где утешался вином, утиной охотой и рукоблудием.
В образование Магнуса вкладывали немалые средства. Нанимали лучших преподавателей и, любя и жалея, нещадно секли упрямого ублюдка за лень и неспособность к учебе. Других детей у Фреа так и не случилось, так что унаследовать накопленное богатство и родовой герб предстояло бастарду.
Примерно с этого момента Магнус уже хорошо помнил себя. Помнил, как любил при первой возможности удирать из дому и без всякой цели таскаться по городским дворам, гонять собак и подсматривать в чужие окна. Зимой он часто прикидывался больным, так как хворому ребенку прощалось гораздо больше, чем здоровому. Летом мечтал сбежать с бродячим цирком, но по-настоящему бродячие, как назло, не попадались, а в том единственном, что кочевал по городским окраинам от площади к площади, от пустыря к пустырю, его и так знали как облупленного. Хромоножка Бен не год и не два гонял любопытного подростка от балагана суковатым поленом, оберегая сомнительную честь своей жены, акробатки Минни. Гонял, пока не схлопотал по рогам от возмужавшего Магнуса и чуть было не сменил прозвище на Бен Комолый.
Юноша рос, дедушка, наивно рассчитывая на дивиденды, продолжал оплачивать внуку дорогие съемные квартиры и учебу в университете. С таким же успехом он мог бы бросать деньги пачками в камин или бездонный колодец. Внучок пропускал занятия, водился со странными компаниями и тайными обществами, читал запрещенное и плевал на так называемые жизненные ценности и порядки.
Однажды, прогуливая очередную лекцию, Магнус увидел, как закутанный в древний плащ старик обменивается знаками с продавцом зелени. К тому времени ленивый, но жадный до всяческих тайн и загадок студент прочитал множество книг и обладал избыточными и бесполезными знаниями именно в тех областях, где они от него меньше всего требовались. Кроме того, Магнус был достаточно наблюдателен, чтобы отличить ритуальные жесты от обычного хлопка по рукам при торге. Дождавшись окончания разговора, который он пытался подслушать и даже разобрал несколько упоминаний о золотой киновари, юноша увязался за старцем. Они уходили всё дальше от центра. Улочки причудливо ветвились, брусчатка под ногами закончилась, сменившись бурой глиной. Старик бодро шаркал по блестящим весенним лужицам, покачивая аккуратно заплатанным узелком с покупками. Магнус с удивлением рассматривал вывески ремесленных мастерских, кварталы мелких лавочек и дешевых притонов – случайно сохранившиеся островки старого Города. Где-то высоко, над нависшими чердаками и кувыркавшимся в небе голубем, невидимый музыкант насвистывал простую и привязчивую мелодию:
Пой, ласточка, пой,
Дай сердцу покой…
Наконец старик нырнул в темную арку. Магнус проследил за тем, как он достает из-за пазухи ключ на шнурке и отпирает замок. Дверь приоткрылась, впуская хозяина, и снова захлопнулась наглухо. Очарование тайны исчезло. Юноша повертелся на месте, словно сбившаяся со следа ищейка.
Неподалеку от арки росло единственное в этом районе дерево. Рыжая девчушка, сидя под ним, продавала свистульки из глины в виде парусников, ракушек и морских змеев с высокими гребешками, выкрашенными кармином. Взяв грубо слепленный драккар, Магнус, не торгуясь, вывернул карманы, сложил на покрывало монеты, моток шелковой бечевки, увеличительное стекло и пару медных гаек. Девчонка уставилась на несметные сокровища расширенными глазами и тихо ойкнула от восторга, вероятно приняв Магнуса за странствующего принца. Притом монеты заинтересовали ее меньше всего.
Быстро темнело, и наш прогульщик на обратном пути позорно заблудился в сплетении улиц. Немыслимое число переулков сбило его врожденную способность определять направление. Даже острый шпиль Смотровой башни, служивший самым верным ориентиром для горожан, скрылся в сумерках и набежавшем тумане. Тогда Магнус достал из-за пазухи свистульку и начал подбирать мотив. Глиняная дудка немилосердно фальшивила. Он шел, насвистывая, наугад, пока совершенно неожиданно не открылась за очередным поворотом Центральная площадь с ее уродливым «Механическим цветком».
Раньше площадь была излюбленным местом прогулок. Нарядные дамы семенили с мопсами на руках между клумбами, а вдоль кружевных оград бесшумно катили экипажи на мягких рессорах. Зимой брусчатку заливали водой и на льду оставались узоры от коньков. Но Город менял структуру, перестраивался. Особняки пошли под снос, их утонченные хозяева выехали в дальний пригород подальше от смога, вони паромобилей и скользящей удавки фабричных районов. Теперь на площадь подслеповатыми фасадами щурились офисы корпораций да вертелся посередине, как взбесившаяся карусель, фонтан «Механический цветок». Циклопическая конструкция состояла из множества трубок и бачков, крутившихся независимо друг от друга в разных плоскостях, и испускала во все стороны разноцветные струи. Струи змеились, переплетаясь между собой. Двигатель, спрятанный в утробе фонтана, каждый час сбрасывал пар через специальные клапаны. Таким образом устройство совмещало в себе функции украшения и городских часов. Его ежечасные вопли были слышны в радиусе нескольких кварталов. Придумал и построил этого монстра мастер по имени Туб.
