— Я не провожу ночей с Такео, если вы об этом...
— Допустим. Тогда зачем было шептаться с ним, выставив меня на кухню? А потом помогать ему смыться. — Его интонация заполнила горечью телефонную мембрану.
— Такео не смылся, а ушел, — сказала я спокойно. — Вы бы лучше тратили свой темперамент на Че Фуджисаву. На мой взгляд, он главный подозреваемый. Он и его банда.
— Мисс Симура, вам следует вернуться в больницу Святого Луки, у вас появились навязчивые идеи! С каких это пор группа защитников окружающей среды называется бандой?
— С таких самых пор, как в клубе «Сальса-сальса» защитник окружающей среды Че с друзьями обсуждали школу Каяма, универмаг «Мицутан», больницу Святого Луки и мой адрес в районе Янака.
— Да ну? — Лейтенант насторожился. — О вашем отравлении, насколько мне известно, в газетах не писали.
— Вот именно. Откуда бы им знать? Не иначе как они и есть зачинщики.
— Что конкретно вы слышали? — Я различила деловитый скрип его перышка. Он начал записывать. Дошло, слава милосердным небесам.
— Слышала не я, слышал мой приятель. — Я помнила, что Ричард не хотел, чтобы его имя упоминалось в полицейском досье. Наверняка не хотел и Энрике. — Разговор шел по-испански, они произнесли лишь несколько японских слов.
— Где эта «Сальса-сальса»?
— Это в районе Роппонги-дори, на границе с Ниси-Адзабу. Но вам не следует идти самому, вас там сразу вычислят. К тому же понадобится испанский переводчик. — Я внезапно разволновалась.
— Переводчиков у нас хватает. А у меня хватает штатской одежды. — Я услышала нечто напоминающее смешок.
Мне оставалось только поблагодарить лейтенанта и отключиться. Тем более что в дверь ванной уже стучалась тетя Норие и нужно было идти открывать.
— Не стоило вешать трубку, — заявила она, возникнув в дверном проеме; ее юката была небрежно накинута поверх фланелевой пижамы. — Я знаю, что это был тот полицейский.
Тетины взлохмаченные волосы и жирные мазки ночного крема на лице делали ее похожей на персонаж из комикса.
— Не хотела вас будить, вот и все.
— Не лезь ты в это дело, — сказала тетя. — Лейтенант сам разберется. Тем более что к семье Каяма опасно приближаться. Уж я-то знаю.
— Между вами и семьей Каяма что-то произошло? Может быть, все-таки расскажете?
— Все течет, как вода, все забывается навсегда, — многозначительно продекламировала тетя.
Ого, в ход пошли любимые поговорки, эту тетя использовала, когда собиралась кого-нибудь простить.
— Кстати, о воде. Ты собираешься принимать ванну или только разговаривать в ней по телефону? Я могла бы приготовить окаю.
Сидя над огромной чашкой каши-размазни, приготовленной из остатков риса, я размышляла о том, как заставить тетю Норие расколоться, но в голову ничего не приходило. Тем временем тетя завела разговор о моем дяде Хироси, который должен был вот-вот возвратиться из Осаки. Мой стойкий дядя Хироси, вечно отсутствующий, вечно работающий где-нибудь еще... Японцы называют таких мужей тансин-фунин, то есть «месяцами не видящий своей жены и сына». Тетю практически обвинили в убийстве, она сходила с ума от неизвестности, а муж перебирал бумажки в банковском офисе. Что ж, лучше поздно, чем никогда.
Японские газеты писали, что мое поколение — поколение трудоголиков, но я в этом сомневаюсь. Каждый день, катаясь по линии Хибия, я наблюдаю за симпатичными яппи, некоторых уже стала узнавать в лицо. Все они чем-то неуловимо похожи: высокий рост, острые скулы, зачесанные назад гладкие волосы, деловые европейские костюмы. Про себя я их называю яхлами — ястребами хибинской линии.
Настоящего яхла ни с кем не спутаешь: усевшись на скамейку в метро, он непременно покачивает острым носком английского ботинка. Усядется он обязательно, яхлы никогда не стоят в метро. Сегодня напротив меня уселся один такой — классический яхл. Не успела я им залюбоваться, как он разрушил мои иллюзии, вытащив из папки журнальчик под названием «Джамп», последний выпуск. Как можно всерьез принимать мужчину, читающего дурацкие комиксы для мальчишек? «Нет, дорогой, — подумала я, отводя глаза, — ничего бы у нас не вышло».
Такео Каяма жил в трех шагах от станции Хибия, у него имелся весь необходимый реквизит: точеные скулы и высокий рост, но к снобскому семейству яхлов я его причислить не могла. Правда, волосы у Такео выбивались из образа — длинные свободные пряди, не казавшиеся слишком ухоженными, как, впрочем, и его черная одежда. Даже деловой костюм, в котором он был в день убийства Сакуры, казался сроду не глаженным. К тому же яхлы делают уверенную карьеру, а Такео был мальчиком на побегушках в семейном бизнесе. Его использовали для сбора взносов со студентов и учителей. Марионетка. Абсолютно не мой тип.
«Вот тут ты врешь», — сказал мой внутренний голос. Чтобы отвлечься, я уставилась на красавчика с комиксами. Красавчик поежился и поглядел на меня, на секунду оторвавшись от страницы. Его губы неслышно сложились в презрительное словечко. Хентаи. Извращенка.
Несчастный придурок подумал, что я к нему пристаю! Смеяться было невежливо, но я засмеялась. Зажав рот рукой, я опустила глаза в пол и так просидела до самой станции Камиячо. Выходя из вагона, я даже не оглянулась на обиженного красавчика. Езжай домой, бедный настороженный яхл!
«Антиквариат Исиды» располагался на нижнем этаже здания, где мой друг Ясуси Исида родился семьдесят пять лет назад.
Со времен Второй мировой дом перестраивали каждые десять-двадцать лет, так что из деревянного домика, похожего на тот, в котором я жила в Янаке, он постепенно превратился в аккуратную оштукатуренную шкатулку, похожую на все остальные коробочки на этой улице. Господин Исида жил наверху, над магазином, заставленным старинной мебелью. Единственным предметом, не предназначенным для продажи, был миниатюрный алтарь, установленный над входом. Его украшали полоски бумаги с пожеланиями и надушенный восковой персик, который здесь меняли каждый день, так что в магазине всегда вкусно пахло. Когда я вошла, хозяин разговаривал с клиенткой — стильно одетой японкой лет под шестьдесят. Яхла, пол женский. Господин Исида бросил на меня быстрый взгляд — погуляй, мол, пока я тут закончу. В магазине царило такое же вишневое безумие, как и во всей стране, точнее, в ее коммерческом пространстве. На стенде лакированного дерева красовалось розово-лиловое кимоно с узором из вишневых бутонов. На старинном тансу хозяин, как полагается, пристроил икебану из вишневых веток в округлом низком сосуде — сюибане. Вокруг него стояло еще несколько таких же, но без воды и цветов.
Я взяла пустой сюибан в руки и перевернула, чтобы посмотреть на подпись художника. Два иероглифа кандзи, впечатанные в керамическое донце, были мне знакомы: «цветы» и «гора». Сложив их вместе, вы получали не что иное, как «ка-яма».
«Неужели кто-то в этой семье занимался гончарным ремеслом? — подумала я. — Нет, не может этого быть».
