Чувствуя себя бездарным и никчемным, следственный пристав
кое-как добрел до своего кабинета, а там его ожидало новое унижение. Приехал
сам его превосходительство обер-полицеймейстер и обрушил на понурую голову
надворного советника целый водопад грозных речений. Тоже ведь и генерала можно
понять: шутка ли — три ужасных убийства в три дня. Скандал на весь город, на
всю империю, да еще в иностранных газетах напишут. Что в газетах — уже после
второго случая сам министр недоумение выражал, а теперь не обойдется без
доклада государю.
Пошумело начальство, потребовало решительного результата в
наикратчайший срок и отбыло. Пристав же приступил к работе, потому что это
самое лучшее средство от отчаяния.
Дело у него сейчас было одно: допросить девушек из альбома
Дарьи Францевны. Как знать, может, сводню вовсе и не клиент убил, а
какой-нибудь родственник или ухажер сих падших созданий — из мести за
погубленную невинность или из каких иных видов.
Во все четыре стороны кинулись рассыльные (после приезда
обер-полицеймейстера все чины съезжего дома перемещались не иначе как бегом), и
первая из желтобилетных девиц уже через полчаса сидела в кабинете у пристава,
который повел с ней неторопливый, обстоятельный разговор. За этой беседой
последовала вторая, третья и так до глубокой ночи.
Занятие было утомительное, в некотором роде даже
изматывающее, но Порфирий Петрович превосходно с ним справлялся. Ему хватало
единственного взгляда на собеседницу, чтобы враз определить, как надобно с нею
держаться. С одной он был отечески мягок, с другой казенно строг, с третьей
несколько игрив и даже кокетлив. Случалось, что и прикрикнет, и кулачком по
столу стукнет, но пройдет каких-нибудь десять минут — глядишь, следующей
барышне уже собственным платком слезу утирает, да и у самого глаза на мокром
месте.
Всех девиц до единой наш герой сумел разговорить, к каждой
подобрал ключик, однако сыскать никакой зацепочки не получилось. Далеко за
полночь, совсем обессилев, Порфирий Петрович прилег на клеенчатый диван,
прикрылся сюртуком и часа два подремал, но уже в пятом часу утра к нему вводили
очередную перепуганную барышню.
Все утро прошло в бесполезных допросах. К полудню надворный
советник почувствовал, что сил лицедействовать больше нет и надобно поскорей
устроить перерыв, не то свалишься в нервном истощении.
Только он отхлебнул кофею, только затянулся первой за день
папироской, тут является Александр Григорьевич, свежий после ночного сна и
очень собою довольный.
— Всё расшифровал, — сообщил он, кладя перед
приставом листки. — Позвольте одолжиться папиросою?
Кофей остался невыпитым — Порфирий Петрович жадно схватил
бумаги. Почитал-почитал, да и крякнул с досады.
— Что вы мне такое принесли-с? — воскликнул
он. — Barbe-bleu, Pussja, Lakomka, Kotletnik, Hund! Это же клички
какие-то!
— Я тоже это приметил. — Заметов налил себе из
кофейника. — Видно, она клиентов по прозвищам себе записывала. «Синяя
борода», «Пуся», «Лакомка» и прочее. Там дальше и «Крокодил» есть, и «Кучер», и
еще всякие. А про привычки ихние без шифра помечено. Вы дальше, дальше почитайте.
Каких только пакостей не напридумывают развратники!
— Что мне до их пакостей! — чуть не плача молвил
пристав. — Имен-то нет! Как этих Котлетников и Крокодилов разыскивать
прикажете?
— Ну, одно имя все-таки есть. Кутузов, которого вы
вчера сами расшифровать изволили.
Заметов выпустил колечко дыма и полюбовался, как оно
уплывает к потолку.
— Это наверняка тоже кличка. Какой-нибудь одноглазый.
Нет, тут тупик-с!
Помолчали.
— А что девицы? — поинтересовался Заметов. —
Никакой ниточки не обнаружили?
— Никакой-с. Из двадцати четырех девушек восемнадцать
мною опрошены. Почти у каждой имеется сердечный дружок, но всё не то-с, не
то-с! — Порфирий Петрович горестно всплеснул руками. — Всего только
шесть из списка остались. Пять в приемной сидят, дожидаются — вы их, верно,
видели. А одну никак не найдем-с. И вчера служителя за нею посылал-с, и
сегодня. Нету дома, нету на улице — потому что она, Мармеладова эта, самого
нижнего разбору, уличная-с. Черт знает, где ее носит. Софья Семеновна
Мармеладова, дочь титулярного советника. Жительство имеет в зеленом доме, что
на углу канавы и Малой Мещанской, знаете? Совсем девочка еще, восемнадцати нет.
Товарки о ней хорошо говорят, а это в их обществе нечасто бывает-с. Прозвище у
ней Монашка. Знаете, некоторые сладострастники любят, чтоб проститутка
монахиней обряжалась? Иные девки у себя специально рясу держат. Так вот это
совсем не то-с. Не в том смысле-с. Она Дарье Францевне, говорят, продалась,
чтоб семью от голодной смерти выручить. Впрочем, может, и врут-с. Гулящие девицы,
как известно, сентиментальны и любят сказки.
— Давайте я к этой Мармеладовой схожу, — предложил
Александр Григорьевич, заинтересовавшись падшей дочерью титулярного
советника. — Вдруг застану.
— Я признаться уж не верю-с… — Порфирий Петрович
махнул рукой. — Ничего мы тут не зацепим. Кругом одна безнадежность… А
впрочем сходите. Авось вам больше моего повезет.
И ведь как в воду смотрел.
Глава 10
Под дверью
Желтобилетная Софья Семеновна Мармеладова по прозвищу
Монашка проживала в квартире, поделенной на большие и маленькие нумера, причем
занимала самый отдаленнейший и скромнейший, который состоял всего из одной
комнаты.
Всё это Александр Григорьевич установил еще до того, как
отправился в свою экспедицию. Угловой зеленый дом, одной стороною выходивший на
Екатерининскую канаву, он отлично знал и без колебаний, миновав ворота,
поднялся на узкую и темную лестницу, прошел на втором этаже по галерее, что
опоясывала двор, и поднялся еще на один пролет.
Уже совсем близко от нужной двери (на ней, как и говорили
«монашкины» товарки, мелом была написана цифра 9), у Заметова случилась одна
маленькая встреча. Из соседнего восьмого нумера вышел какой-то незнакомый
господин, очень щегольски одетый и смотревшийся осанистым барином. В руках его
была красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, а руки были в
свежих перчатках.
Встретившись с франтом глазами, письмоводитель слегка
поклонился и прошел себе дальше. Незнакомец ответил таким же учтивым полукивком
и отправился прочь по коридору.
Когда же на стук Заметова, дверь открылась и молодой человек
скрылся в девятом, щеголь с тростью вдруг обернулся и вернулся к себе, причем
отчего-то ступал не на каблук, а исключительно на носки, то есть явно не хотел
производить ни малейшего шума.
