— Не судите девочку слишком строго. Ей надо брата
спасать. Она честно выполняла условия договоренности со мной, но очень из-за
этого мучилась. Неприятно, конечно, я понимаю — вы ей доверяли. Но должен же я
был держать ситуацию под контролем. Ладно, не суть важно. Лучше расскажите,
удалось ли вам расколоть Коровина? Вы говорили с ним? Он признался?
Депутат так и впился в Николаса взглядом.
Ах да, Саша ведь ничего не знает про Олега, она могла
доложить Сивухе лишь про то, что Фандорин подозревает доктора.
Нехорошо, конечно, но в этот миг Ника ощутил что-то вроде
злорадства.
— Эту ситуацию под контролем вам не удержать, —
мстительно произнес он. — Давайте-ка сядем.
Он показал на «альфа-ромео».
— Сядем? — В глазах Аркадия Сергеевича читалась
тревога. — Зачем?
— Чтоб у вас ноги не подкосились.
За всё время, пока Николас говорил, Аркадий Сергеевич не
произнес ни слова. Смотреть на него Фандорин не решался. Мстительное чувство
прошло, осталась только неловкость, усиливающаяся с каждой секундой. У человека
рушится мир, сердце разрывается на куски — какое тут может быть злорадство.
Особенно если и сам сидишь на пожарище собственного мира, с разбитым,
заржавевшим сердцем.
Договорил, умолк. Какое-то время оба погорельца сидели
молча. Потом Ника наконец осмелился взглянуть на слушателя — и увидел, что сраженный
горем отец улыбается. Улыбка была странная, адресованная не собеседнику, а
куда-то в пространство. При этом в глазах депутата блестели слезы.
— Я только одно скажу, — нетвердым голосом
проговорил он. — Я ни о чем не знал. Даже не догадывался. Говорю не для
того, чтобы отгородиться от сына. Он мне всякий дорог, а такой еще больше. Как
же он меня любит!
Сивуха смахнул слезу, и Николас вдруг понял: Аркадий
Сергеевич растроган и горд. Такой реакции магистр никак не ожидал.
— Говорю, чтобы вы меня не боялись: покрывать и
заметать следы не стану. Я же член Государственной Думы, — с достоинством
продолжил Сивуха. — Наше дело — вырабатывать законы, а не нарушать их. Мое
появление здесь объясняется очень просто. Мне позвонила Саша. Сообщила, что вы собираетесь
учинить допрос доктору Коровину. Я знаю Марка Донатовича много лет, мне было
ясно, что ваша версия нелепа. Но он мог с перепугу наговорить вам лишнего —
например про мои отношения с Сашей, это ведь он нас свел. Вашей беседе нужно
было помешать. Я немедленно связался с Олегом — предупредить и посоветоваться.
Я привык во всем с ним советоваться, он же гений. Олежек сказал: я все улажу.
И позвонил в охрану, сообщил, что в окно третьего этажа
влезли ниндзя, сообразил Ника.
— …Потом я перезвонил Саше и сказал, что выезжаю. Ждал
всякого, но такого… Значит, Марк Донатович умер?
— Не умер, а убит! — жестко поправил
Фандорин. — Вашим сыном. Как и многие другие.
— Не кричите, — попросил Сивуха. — Я это и
так понял. Сказал же: покрывать Олега не буду.
Дальнейшие слова депутата не стали для Николаса
неожиданностью.
— Да и зачем? Сына все равно освободят от уголовной
ответственности. Он болен. Вы знаете, что это правда. Мы его подлечим, и как
только позволят врачи, я увезу Олега за границу. В Америку. Там у нас будет
другая жизнь. Без грязи, без охранников, без политики. Ему не придется убивать,
чтобы защитить отца. Денег у меня достаточно. Мы будем жить в покое,
цивилизованно, общаться с приятными, культурными людьми — знаменитыми
писателями, режиссерами, продюсерами…
— Да на что вы им сдались? — не выдержал Ника,
выведенный из себя мечтательной улыбкой Аркадия Сергеевича. —
Подозрительный иммигрант из подозрительной страны с богатством подозрительного
происхождения!
Сивуха хитро взглянул на него.
— А вот тут вы ошибаетесь. Я им всем очень даже сдался.
Не из-за депутатства, конечно, которому грош цена и от которого я откажусь. Не
из-за денег. А из-за Федора Михайловича. Вы извините, но пока вы тут играли в
казаки-разбойники, третью часть рукописи из вашего офиса мы забрали. Четвертую
раздобыл Олег. Значит, вся повесть в сборе. Я владею культурно-историческим
сокровищем.
— Да что с того? Ну, продадите вы манускрипт на
аукционе. Прибавьте к этому какие-то деньги за первую публикацию — и всё.
— Не продам. — Аркадий Сергеевич взял с сиденья
портфель и открыл его. — Я буду издавать повесть сам, буду продавать права
во все страны, буду давать интервью, вести переговоры об экранизациях и
театральных постановках. Это же мировая сенсация, вне зависимости от
литературных достоинств произведения. А когда умру, правопреемником станет
Олег. Наше имя станет неразрывно связано с именем Федора Михайловича. Видите
ли, Николай Александрович, когда я показывал вам документы, один, самый ценный,
приберег. Вот, почитайте-ка. Это распечатка, оригинал я храню в сейфе.
Он протянул Николасу какой-то листок.
УСЛОВИЕ, ЗАКЛЮЧЕННОЕ МЕЖДУ КУПЦОМ 2 ГИЛЬДИИ Ф. Т.
СТЕЛЛОВСКИМ И ОТСТАВНЫМ ПОДПОРУЧИКОМ Ф. М. ДОСТОЕВСКИМ
С-Петербург, тысяча восемьсот шестьдесят пятого года,
августа 15 дня.
Я, нижеподписавшийся подпоручик Федор Михайлович
Достоевский, заключил настоящее Условие с купцом Федором Тимофеевичем
Стелловским в том, что Достоевский собственное свое сочинение под заглавием
«Теорийка» продал ему, Стелловскому, за аванс в сто семьдесят пять риксталеров
с последующей по издании уплатою в семь тысяч рублей серебром на вечное время с
переходом права издания и всех прочих прав к наследникам Стелловского.
К сему условию с-петербургский 2 гильдии купец Федор
Тимофеев Стелловский руку приложил.
/Подпись/
К сему условию отставной поручик Федор Михайлов Достоевский
руку приложил.
/Подпись/
Составлено 1865 года, августа, первого дня в СПБурге в
конторе маклера Б. Г. Брандта и подписано Ф. Т. Стелловским тогда же, а Ф. М.
Достоевским в Висбадене того же месяца 15 дня в присутствии свидетелей
коллежского советника Ивана Пантелеевича Суркова и его камердинера мещанина
Прохора Савельевича Леонтьева.
/Подписи/
В маклерскую книгу под № 49 вписано.
/Подпись маклера/
— Документ интересный, но что это меняет? — пожал
плечами Николас. — Авторские права сразу после первой публикации будут
принадлежать всему человечеству. Не станут с вами общаться ни продюсеры, ни
режиссеры, ни издатели. Зачем?
Улыбка Аркадия Сергеевича стала еще шире.
