— То, что Морозов отнес свою находку сначала к
коллекционеру автографов, потом к литературному агенту, потом к издателю,
понятно. Но разве вас не удивило, что затем он обратился ко мне? Какое
отношение депутат и портфельный инвестор имеет к Достоевскому? Эх вы, мастер
дедукции. На всякого мудреца довольно простоты. — Сивуха
рассмеялся. — Просто, когда Морозов в очередной раз перечитал это
завещание, ему пришла в голову идейка получше. «С переходом права издания и
всех прочих прав к наследникам Стелловского» — так сказано в «Условии». Морозов
выяснил, какое потомство оставил Федор Тимофеевич Стелловский. И оказалось…
Ну-ка, отгадчик ребусов, а?
— Не может быть! — пролепетал Ника.
— Да, Николай Александрович, да. По отцу-то я Сивуха
Сивухой, но моя покойная матушка Октябрина Игнатьевна — урожденная Стелловская,
родная правнучка Федора Тимофеевича, скончавшегося в сумасшедшем доме ровно сто
тридцать лет тому назад. А я, стало быть, его праправнук и единственный
наследник, поскольку иных потомков не обнаружено. В нашей семье к Федору
Михайловичу всегда было особое отношение. Потому-то я и купил пресловутый
«перстень Порфирия Петровича» — вдруг, действительно, тот самый? Ладно, черт с
ним, с перстнем. В конце концов это всего лишь кусок золота с блестящим
камешком. Зато рукопись у меня в руках. Знаете, я уже решил, что мы с Олегом
возьмем двойную фамилию. «Сивуха-Стелловский» звучит вполне аристократично, не
хуже, чем какой-нибудь «Миклуха-Маклай» или «Говоруха-Отрок». Срок владения
авторским правом — 50 лет с момента первой публикации, так что хватит и на мой
век, и на век Олежки.
В сотне метров, запертый в своем логове, ждал своей участи
его кошмарный отпрыск, а депутат с блаженным видом разглагольствовал о том, как
чудесно заживут они вдали от России.
— …В Америке приятно быть богатым, не то что у нас. У
нас сидишь в какой-нибудь «Ванили», обедаешь, любуешься видом на чудесный храм
— и вдруг увидишь за окном бомжа или нищую старуху, лягушачья ножка в горле-то
и застрянет. А там все сыты, одеты, ухожены. Ну, машина у соседа попроще и дом
поменьше. На психику это не особенно давит. У меня еще многое впереди. Человек
я не старый, нахожусь где-то в середине августа…
Заговаривается, дошло вдруг до Фандорина. От нервного шока.
— Какого еще августа? Сивуха охотно объяснил:
— Это я сам придумал. Если человеческую жизнь уподобить
одному году, получится, что мой возраст, пятьдесят лет, — это середина
августа. Отличная пора. Время сбора урожая, а впереди еще и золотая осень. Ну и
про бабье лето не будем забывать, — подмигнул он. — Калифорния,
Голливуд, модельки, старлетки…
— Вы что, боитесь идти к сыну? — перебил
Николас. — Время тянете?
Улыбка на лице Аркадия Сергеевича из хитрой сделалась
смущенной.
— Честно говоря, робею. — Депутат виновато
поежился. — Я всегда знал, что Олег гений, но это… это… — Сивуха
задохнулся. — Он фри-масонский бог. Мой Бог! У нас всё наоборот,
понимаете? В Библии Бог — Отец, а у меня Бог — Сын.
Он с восторгом обернулся к Фандорину, наткнулся на суровый,
неприязненный взгляд и коротко вздохнул.
— Ладно. Пошли.
Охранники так и торчали во дворе. Один держал в руке
пистолет, остальные — резиновые дубинки. Правда, увидев депутата, все четверо,
как по команде, оружие спрятали.
— Мы не сами, — нервно сказал Котелков и показал
на Фандорина. — Это вот он. Говорит, будто ваш сын… Ну, короче… — Он
совсем смешался. — Мы ничего такого, даже не совались. Я только к двери
подходил, слушал… А там тихо…
— Всё правильно, — оборвал Сивуха, не глядя на
говорившего. — Идите. Вы больше не нужны. С милицией свяжутся мои ребята.
Когда понадобится.
Входить в дом он не торопился. Наверное, ждал, когда уйдут
посторонние. Даже телохранителей с собой не взял.
Фандорин выяснил, отнесли ли Валю в приемное отделение, и
присоединился к Аркадию Сергеевичу.
Во дворе остались только они двое.
Лицо депутата подрагивало, глаза опять были на мокром месте.
— Бедный мальчик… Сидит там, как загнанный зверь, и
думает: предал я его или нет.
Он пошел вперед, а когда Николас хотел последовать за ним,
властно бросил:
— Нет. Я один.
Поднялся на ступеньку, открыл дверь, скрылся внутри.
Его не было очень долго, тридцать девять минут (Фандорин
засек по часам).
Из главного корпуса выглянули телохранители — начали
нервничать. Но топтались у выхода. Очевидно, получили твердый приказ не
соваться.
— Ну что там? — крикнул один — тот самый, что
первым заметил Николаса возле «альфа-ромео».
Ника лишь пожал плечами.
Ну, а потом наконец появился Аркадий Сергеевич. Он был в
одной рубашке. Дернувшимся с места телохранителям махнул рукой — не надо.
Поманил только Фандорина.
— Ну что же вы? — шепотом поторопил он медлившего
Николаса. — Пойдемте.
И снова сделал манящий жест, показавшийся Фандорину очень
странным и даже таинственным.
Отчего-то ужасно волнуясь, Ника осторожно переступил порог и
огляделся. Олега нигде не было.
— Где же… Олег? — выговорил магистр, задыхаясь.
Сивуха пристально смотрел на него:
— Пойдемте…
Он по-прежнему говорил шепотом, медленно и как-то странно
задумчиво.
Николас вышел на середину просторного помещения, огляделся и
задрожал: Олег лежал на полу, возле стола — там же, где упал от толчка в грудь.
Красное кимоно разметалось по полу, и показалось, будто мальчик лежит в
огромной луже крови.
Вскрикнув, Фандорин подбежал к лежащему. Нет, крови не было,
но открытые глаза преступника смотрели в потолок взглядом пустым и
безжизненным.
— Мертв, — шепнул Николасу на ухо депутат. —
Я ему голову приподнял, а она, как на нитке. Перелом шейных позвонков. Это вы
его толкнули. А он о край стола ударился. Вот этим местом.
Жесткий палец Аркадия Сергеевича ткнул Нику пониже затылка.
Только сейчас Фандорин заметил, что глаза у Сивухи такие же
мертвые, как у лежащего. Будто смотрят и не видят.
— Я не хотел его убивать! — пробормотал
магистр. — Это он хотел меня… Видите, меч лежит! А вон там, на столе
таблетка. Это яд! И доктор — видите? — показал он на тело
Зиц-Коровина. — Убит выстрелом из шприца!
Тяжелая рука Аркадия Сергеевича легла ему на плечо.
