— Нищета полнейшая, и не то что за жилье, а пропитаться
завтра не на что. А все же, потакая филистерской морали, ради соблюдения
глупейшего обычая, тратят последние копейки на…
— Э, э, остановитесь. — Лужин поморщился. —
Лучше попросите-ка сюда эту магдалину, как бишь ее. Я желаю с ней поговорить.
Минут через пять Лебезятников возвратился с Сонечкой. Всё
это время Петр Петрович простоял у окна, сцепив пальцы за спиною и громко
похрустывая суставами. Гостью он встретил ласково и вежливо, впрочем с
некоторым оттенком какой-то веселой фамильярности, приличной, по мнению Петра
Петровича, такому почтенному и солидному человеку, как он, в отношении такого
юного и в некотором смысле интересного существа. Он посадил ее за стол напротив
себя. Соня села, посмотрела кругом — на Лебезятникова, на деньги, лежавшие на
столе.
— Случилось мне вчера, мимоходом, перекинуть слова два
с несчастною Катериной Ивановной. — Лужин скорбно потупился и сообщил Соне
как некое открытие. — Больна-с. И весьма. А кроме того и в умственном
смысле там очень и очень неблагополучно…
— Да, неблагополучно, — поспешила согласиться
Мармеладова, очень робея этого важного господина.
Петр Петрович принял еще более солидный вид, хотя казалось
бы уже и некуда, со значением оглянулся на Лебезятникова и молвил:
— Благоволите принять, для интересов вашей
родственницы, на первый случай, посильную сумму лично от меня. Однако же имени
моего при сем прошу не упоминать…
Он взял из пачки десятирублевый кредитный билет и протянул
Соне.
Та вспыхнула, вскочила и залепетала:
— Да, хорошо-с, Бог вас за это-с… А не пожалуете ли к
нам на блины? Катерина Ивановна была бы…
— Благодарю за милейший зов, но принужден манкировать.
За множеством неотложных дел. И вообще-с, не смею долее задерживать.
Он тоже поднялся, с самым дружественным видом взял Соню под
руку и проводил до дверей, напоследок уже совершенно по-отечески приобняв и
сказав на прощанье:
— Бог милостив, сударыня. Как-нибудь образуется.
Во всё время этой сцены Андрей Семенович стоял у окна, как
бы поглядывая в сторону, но и прислушиваясь к разговору. Теперь же он подошел к
Петру Петровичу и торжественно пожал ему руку.
— Я всё слышал и всё видел! Это гуманно! Особенно ваше
желание избежать благодарности! И хотя я не могу, по принципу, сочувствовать
частной благотворительности, ибо она, не искореняя общественного зла, лишь…
— Э, всё вздор, — досадливо остановил его
Лужин. — А вы бы чем языком молоть, лучше сходили бы, наведались к
вдовице. А то подумают, что мы с вами нос дерем, нехорошо-с. У меня и вправду
дела, — он кивнул на кредитки, — а вам всё равно заняться нечем.
— Я схожу, я непременно схожу. Я, собственно, и
собирался…
Лебезятников и в самом деле прямиком направился к выходу.
— Единственно желаю попросить, — сказал ему вслед
Петр Петрович. — Там обязательно явится студент этот, что в магдалину-то
втрескался и все свои деньжонки ей вручил…
— Он, может, не из-за того, а просто по
человечности, — попробовал заступиться за Раскольникова Андрей Семенович,
но Лужин лишь рассмеялся.
— Именно что по человечности. Вот по этакой, —
сделал он жест, мало того что непристойный, но еще и преудивительный в
исполнении столь почтенного джентльмена. — Вы не перебивайте. Как явится
студент Раскольников, вы тихонечко выскользните ко мне сюда и дайте знать.
— Зачем? — удивился Лебезятников.
— Это же брат моей невесты Авдотьи Романовны, —
как ни в чем не бывало сообщил ему Петр Петрович. — Она ведь
Раскольникова, разве я не упоминал? Только вы брату ее отнюдь про меня не
сказывайте. Желалось бы сюрпризец сделать, родственный…
Когда Раскольников и два его спутника вошли в квартиру на
Садовой, поминки уже не только начались, но и были в разгаре. Он, впрочем,
очень быстро наступил, разгар, потому что среди многочисленных мармеладовских
соседей большинство имели природную склонность к горячительным напиткам и сразу
же очень споро взялись за стаканы.
Первые минут пять Катерина Ивановна до некоторой степени еще
владела общим вниманием, успев рассказать публике о заслугах покойного (ею
всецело нафантазированных). Однако когда вслед за тем вдова свернула на любимую
свою тему — о том, как богато и чисто она проживала в девичестве у папеньки, и
как танцевала танец с шалью в присутствии губернатора, и как к ней сватался
князь, потихоньку поднялся нестройный шум, гости зашевелились, оживились и
слушать перестали. Катерина Ивановна попробовала повысить голос, но лишь
сорвалась в кашель, впала от этого во всегдашнее свое раздражение и начала
довольно обидным образом пикироваться с немкой, хозяйкой квартиры, чего делать
ни в коем случае не следовало, ибо за жилье давно было неуплачено. И самих-то
этих бестолковых поминок устраивать было ни к чему, уже в самом начале вечера
почувствовалось, что ничем хорошим они не закончатся.
Появление Родиона Романовича, который извинился, что привел
с собою двоих незваных гостей, на время отвлекло Катерину Ивановну от
затевавшейся перебранки.
Она обняла своего благодетеля, посадила его рядом с
падчерицей (та, и без того сидевшая тише мыши, теперь вовсе окоченела, залилась
краской и очень старалась на Раскольникова не глядеть), Разумихина и
Свидригайлова тоже поместила на почетные места, особенно последнего, который
был бон-тонно одет и, по замыслу вдовы, мог облагородить своим видом собрание.
Никто не заметил, как тихонько удалился Лебезятников, но
зато пропустить момент, когда в комнату вошел, а точнее вшествовал Петр
Петрович Лужин, не смог бы никто. Створки двери хлопнули, широко распахнувшись,
и на пороге возникла эффектная, осанистая фигура в светлом сюртуке. Строгим,
даже суровым взглядом оглядев пирующих, которые поневоле притихли, Лужин
коротко кивнул Раскольникову с Разумихиным (те оба не ответили), почтительно
поклонился вдове, но направился не к ней, а к ее падчерице.
— Извините, что я, может быть, прерываю, но дело
довольно важное-с, — заметил Петр Петрович как бы вообще и не обращаясь ни
к кому в особенности. — Я даже и рад при публике. Тут случай чернейшей
неблагодарности и даже цинизма!
— Я вас не пойму, сударь, — растерялась Катерина
Ивановна. — Не угодно ли сесть за стол!
— Не угодно! — отрезал Лужин и отнесся прямо к
чрезвычайно удивленной и уже заранее испуганной Соне. — Софья… кажется,
Ивановна?
— Семеновна, — прошептала та, предчувствуя, что
надвигается нечто ужасное.
