Томас хотел было заехать в нижний Мэпперли, где находилась усадьба сэра Джайлза Марриотта, сквайра Хуктона и еще нескольких окрестных деревушек, но время было уже позднее, и он счел неразумным заявляться в господский дом после наступления темноты. Кроме того, прежде чем поговорить с сэром Джайлзом, Томасу хотелось взглянуть на Хуктон, а потому юноша повернул своего усталого коня к морю и повел Робби по тропе вдоль подножия высокого, темного Липпского холма.
— На этом холме я убил своих первых врагов, — похвастался он.
— Из лука?
— Четверых, — сказал Томас, — четырьмя стрелами.
Это было не совсем правдой, потому что он истратил тогда никак не меньше семи-восьми стрел, а может, и больше, но все равно он убил четырех налетчиков из пиратской шайки, переправившейся через Ла-Манш, чтобы разграбить Хуктон. И вот сейчас, в позднем сумраке, видя, как рябят и вспениваются волны, он ехал вниз по течению реки к самому морю — туда, где жил, молился и умер его отец.
Теперь там не жил никто, ибо налетчики уничтожили всю их деревню. Дома сожгли, церковная крыша обвалилась, а кладбище, ставшее последним прибежищем поселян, заросло крапивой, терновником и чертополохом.
Прошло четыре с половиной года с тех пор, как на них напал отряд налетчиков под предводительством двоюродного брата Томаса, Ги Вексия, графа де Астарака, и отца Элеоноры, мессира Гийома д'Эвека. Томас убил тогда четверых арбалетчиков, и это положило начало его карьере лучника. Учебу в Оксфорде он бросил и в Хуктон, вплоть до сегодняшнего дня, не возвращался.
— Здесь был мой дом, — сказал он Робби.
— А что случилось?
— Французы, — коротко ответил Томас и указал жестом на темнеющее море. — Они приплыли из Нормандии.
— Иисус!
Робби почему-то удивился. Он прекрасно знал, что вдоль всей границы Англии и Шотландии французы совершают набеги, жгут дома, воруют скот, насилуют женщин и убивают мужчин, но никогда не думал, что подобное происходит и так далеко на юге. Шотландец соскользнул с лошади и подошел к поросшему крапивой бугру, некогда бывшему хижиной.
— Здесь была деревня?
— Рыбачья деревня, — сказал Томас и зашагал по тому, что когда-то было улицей, туда, где раньше мужчины чинили сети и женщины коптили рыбу.
Дом его отца превратился в груду горелого дерева, поросшую вьюнком. С другими домами дело обстояло точно так же: их кровля и плетни стали пеплом и почвой. Лишь на западном берегу реки маячили голые стены церкви, лишившейся кровли, а потому открытой небу. Томас и Робби привязали своих лошадей к кустам орешника на кладбище, сняли седельные сумы и занесли их в разрушенную церковь. В темноте уже почти ничего не было видно, однако Томас не мог заснуть и потому спустился на берег, где вспомнил то пасхальное утро, когда корабли из Нормандии пристали к их усыпанному галькой берегу и в селение с рассветом ворвались орущие люди с мечами, арбалетами, топорами и факелами. Они явились за Граалем. Ги Вексий считал, что святыня находится у его дяди, и потому Арлекин предал деревню огню и мечу. Он сжег ее и разрушил, однако ему пришлось убраться восвояси.
Речка тихонько журчала, делая изгиб перед тем, как слиться с мерно плещущимся морем. Томас присел на излучине, завернувшись в свой новый плащ и положив рядом большой черный лук. Помнится капеллан, Джон Прайк, когда речь заходила о Граале, говорил о нем с тем же благоговейным трепетом, что и отец Хобб.
«Грааль, — возбужденно вещал отец Прайк, — это не просто чаша, из которой Иисус пил вино на Тайной вечере, но сосуд, в каковой была собрана кровь умиравшего на кресте Христа. Лонгинус! — восклицал капеллан, — именно так звали центуриона, стоявшего под крестом. И когда копье его нанесло тот скорбный удар, он подставил чашу, собрав пролившуюся кровь».
Однако Томас никак не мог уразуметь, каким образом чаша, из которой Христос принимал последнее причастие, могла попасть к римскому центуриону? Еще менее понятным было то, как она оказалась у Ральфа Вексия.
Он закрыл глаза, раскачиваясь взад-вперед, уязвленный стыдом из-за своего неверия. Недаром отец Хобб все время называл его Фомой Неверующим.
«Ты не должен искать объяснений, — неоднократно повторял он, — потому что Грааль — это чудо. Оно непостижимо, ибо превыше любого понимания и истолкования».
«C'est une tasse magique»
[8]
, — добавила тогда Элеонора.
Томасу очень хотелось верить, что это действительно волшебная чаша. Ему хотелось верить в то, что Грааль существует, только он недоступен человеческому зрению, находится где-то позади пелены неверия; это вещь, наполовину видимая, мерцающая, чудесная, парящая в свете и ослепляющая. Он хотел верить, что однажды она материализуется и из этой чаши, в коей пребывали вино Причастия и кровь Христова, проистекут мир и исцеление. Однако, если Господь хочет, чтобы повсюду царил мир, если он хочет, чтобы болезни были побеждены, почему Он скрывает Грааль? Отец Хобб отвечал на это, что человечество недостойно обладать такой святыней, и Томас задавался вопросом, правда ли это. Может быть, кто-то из людей все же достоин? И весьма вероятно, подумал Томас, что если Грааль действительно обладает какой-то магией, то он неизбежно должен усиливать недостатки и достоинства тех, кто стремится им обладать. Отец Хобб в своих поисках стал еще более благочестивым, а тот странный священник и его зловещий слуга — еще более коварными. Это похоже на одну из тех хрустальных линз, с помощью которых ювелиры увеличивают детали, над которыми трудятся, только Грааль высвечивает характеры. «А не высветил ли он что-то и во мне?» — задумался Томас. Он вспомнил, что не очень-то рвался жениться на Элеоноре, и неожиданно зашелся в рыданиях. Так он, кажется, не плакал с самого дня ее смерти. Юноша раскачивался туда-сюда, скорбь его была глубока, как бившееся о каменистый берег море, и лишь усугублялась ощущением того, что он — грешник, которому нет прощения и чья душа обречена на адские муки.
Молодой Хуктон тосковал по умершей возлюбленной и ненавидел себя, он чувствовал свою опустошенность, одиночество и обреченность и потому горько рыдал на руинах родной деревни.
* * *
Потом пошел дождь, равномерный, но сильный. Новый плащ промок насквозь, Томас и Робби мигом продрогли. Когда их пробрало до костей, они развели в старой церкви костер, слабо мерцавший и шипевший под струями дождя, но дававший хоть какое-то тепло.
— А водятся здесь волки? — спросил Робби.
— Вроде бы да, должны водиться, — ответил Томас, — правда, я ни одного не видел.
— А у нас в Эскдейле они есть, — заявил шотландец, — и ночью их глаза светятся красным огнем.
— Зато здесь в море водятся чудовища, — рассказывал Томас. — Иногда их тела выбрасывает на берег, и еще на прибрежных утесах находят огромные кости. Порой даже в спокойные дни рыбаки не возвращаются из моря, и все понимают, что их сожрали чудовища. — Он поежился и перекрестился.
