Его голос сорвался на высокие нотки, отчего у меня мороз пробежал по коже. Бикс относился к судьбе этих своих далеких единоверцев так, словно их страдания происходили у него на глазах. Он говорил, а у меня в памяти всплывали образы, виденные в церкви, — замученные, расчлененные тела, лица, сведенные судорогой боли. Пытаясь его успокоить, я предложил слабое утешение:
— К счастью, церковь — римская католическая церковь — больше не преследует вас.
Доктор Бикс ответил с горькой иронией:
— У нее просто нет таких возможностей. Ни в Швейцарии, ни в Голландии, ни в Штатах… нигде. Она потеряла свою власть, а в остальном ничего не изменилось.
— Но все же мы живем в более терпимые времена, — добавил я.
— Общество, которое несерьезно относится к религии, несерьезно относится и к ереси. Мы же, конечно, в свой черед считаем ересью католическую церковь. В современном мире эти диспуты, касающиеся веры, приобрели другие формы и происходят по другим правилам. Но они никуда не деваются, профессор.
Наконец ему удалось добиться своего — я чувствовал себя настолько неловко, что решил уйти. Возможно, это и было целью его сдержанной, но выбивающей из равновесия вспышки.
— Не смею больше вас задерживать, — сказал я, — Но есть столько всего, что я хотел бы узнать. Не могли бы вы порекомендовать мне книги, которые я мог бы прочесть о вашей секте. — Я даже не успел еще произнести этого слова, когда понял, что совершил ошибку.
— Секте? — Доктор Бикс смерил меня испепеляющим взглядом.
— Я хотел сказать — церкви.
Он глубоко вздохнул, явно пытаясь сдержать гнев.
— Есть много чисто научных книг о катарах. Этот предмет имеет налет сенсации — кровопускание и все такое, — Он повел рукой в сторону книжных полок вокруг нас. — Здесь вы можете видеть несколько книг такого рода. Буду с вами откровенен, профессор Гейтс. Я бы не рекомендовал вам ни одну из этих работ — ни одну. Они поверхностны до неприличия. Каждая содержит ужасающие ошибки. Конечно, вы можете отправиться в любую библиотеку и принести домой целую стопку таких книг, прочесть их и льстить себя мыслью, что вы что-то узнали о нашей вере. Это убеждение будет ошибочным. К вашему невежеству лишь добавятся многочисленные ложные представления.
Он был готов оставить меня висящим в этом интеллектуальном вакууме.
— Но что бы вы мне посоветовали, если я хочу узнать о вашей церкви?
Он устремил на меня самый пронзительный за этот день взгляд.
— Если кто-то задает вопросы, это еще не значит, что он будет в состоянии понять ответы. Вы сделаете нашей вере огромное одолжение и избавите себя от большого профессионального позора, если просто усыпите свое любопытство. Занимайтесь исследованиями фильмов, профессор. Относитесь к своему мистеру Каслу, как он того заслуживает — как к создателю иногда умных, а чаще банальных маленьких картин, развлечения для разового потребления миллионов невежд. Уверяю вас, нет никакой нужды связывать нашу церковь с вашими исследованиями.
Мы обменялись еще несколькими словами об «Иуде Йедермане», копию которого я обещал прислать, как только она будет готова, и вскоре доктор Бикс выставил меня за дверь. И, подумал я, из своих мыслей. Такси, которое я остановил, тронулось, и я в последний раз бросил взгляд на мрачное, старое здание. Его фасад больше чем когда-либо напоминал печальное, недоверчивое лицо, смотрящее мне вслед настороженными глазами. Я уезжал, не узнав и малой доли того, что хотел узнать.
На самолете по пути в Калифорнию я размышлял о том, куда меня завели мои исследования странной жизни Макса Касла. Размышляя, я представлял себя человеком, решающим головоломку. Я собрал множество разрозненных частей и соединил их. Но в результате получилось что-то вроде марсианского ландшафта. Я в ней ничего не понимал, хотя она и лежала передо мной в собранном виде. Картинке чего-то не хватало. Мотивации. Я понятия не имел, почему Касл и сироты делали кино. Чего они хотели добиться своими тайными кинематографическими трюками? И преследовал ли Касл те же цели, что и его церковь? Или они, как вроде бы дал мне понять доктор Бикс, работали в разных направлениях?
Мне в голову пришел только один путь найти возможный ответ. Нужно встретиться с Ширли Темпл.
Глава 19
Лица в «Ритце»
А тем временем на Ферфакс-авеню в подвале бывшего театра «Ритц» между гастрономом Мойше и «Торговым двором „Лучшие товары“» — недалеко от Голливуда — происходили странные и судьбоносные вещи.
После того как Клер уехала в Нью-Йорк, а я принялся наживать научный капиталец, я решил было, что «Классик» навсегда ушел из ее и моей жизни — пусть останется как память о том, сколь скромным было начало. Для меня эта грязная маленькая дыра, называемая «кинотеатром», навсегда пребудет сентиментальным напоминанием о первой любви и интеллектуальном пробуждении. Но Клер, как всегда далекая от сентиментальных чувств, готовясь к побегу, отнюдь не лелеяла таких нежных воспоминаний. Для нее «Классик» был символом многих лет бедности и незаслуженной безвестности. Она, в отличие от меня, была рада проститься с ним. Об этом свидетельствовал и его последний жест — она просто бросила «Классик», подарила его Шарки, отдав ему свой контрольный пакет. Не требуя ничего взамен, не ожидая никаких благодарностей.
Она ни в коем случае не хотела, чтобы я принял этот ее поступок за акт щедрости; то была эвтаназия — самый простой способ покончить с этим смехотворным бизнесом, не ввязываясь ни в какие юридические и финансовые осложнения.
При отъявленной неспособности Шарки вести дела, к которой как снежный ком прирастали неоплаченные счета, у нее были все основания полагать, что через несколько недель кинотеатр уйдет в небытие. Я не сомневался в ее правоте. Но я не мог не испытывать сочувствия к бедняге Шарки, принявшему ее предложение с нетерпением голодного пса, которому бросили заплесневевшие объедки. «Ты не пожалеешь», — поспешил он заверить ее, когда они встретились в последний раз, чтобы подписать несколько жалких бумажек для оформления договоренности. Она презрительно хмыкнула, поставив свою подпись и даже не дав себе труда сказать: «Не стоит благодарности». Для Клер все сожаления были в прошлом; они были связаны с Шарки и с этой обремененной долгами помойкой, которую она даровала ему, чуть не став из-за нее духовным и финансовым банкротом. Она подписывала кинотеатру смертный приговор, и не без удовольствия.
После отъезда Клер я продолжал заглядывать в «Классик» на отдельные показы, но делал это главным образом по старой привязанности, а не из интереса к фильмам. Сердце у меня екало в груди всякий раз, когда я видел рукописный плакат «Новая администрация»; Шарки гордо вывесил его в застекленном стенде у входа — стекло мылось редко, да и плакат за несколько лет пожух и выцвел. Каждый раз, приходя, я был готов к тому, что новая администрация отменит сеанс, а двери закроет (может быть, и навсегда).
Но этого так и не произошло. К моему несказанному удивлению, на Шарки его новая роль — владельца умирающего бизнеса — подействовала как чудодейственное лекарство. Он как-то протрезвел, как-то собрался, по крайней мере в достаточной степени, чтобы тащить этот воз изо дня в день; он ни разу не отменил сеанса и вкладывал в исполнение своих администраторских обязанностей достаточно рвения, чтобы проекторы светили и крутились. Он даже обогатил ассортимент закусок, установив в вестибюле автомат для продажи попкорна, каковой не один год выпрашивал (безуспешно) у Клер.
