Каким-то образом он, словно по волшебству, умудрялся в последний момент оплачивать самые горящие счета. Если же он попадал в задницу — а это случалось довольно часто, — то с шутками и прибаутками выпутывался из трудностей. Оказалось, что, предоставленный сам себе и сократив наполовину потребление травки, Шарки обрел некое неуловимое обаяние, с помощью которого завоевывал симпатии и получал отсрочки. Время от времени я соглашался на его уговоры и помогал ему в проекционной или находил какой-нибудь фильм. Может быть, он казался слишком слабым даже самым беспощадным кредиторам и дистрибьюторам, а потому они и щадили его. Те, кто знал прежнего Шарки, прониклись ощущением, что они вносят свой вклад в создание нового, улучшенного Шарки. И они вносили — давали ему скидки, шли на уступки, и старый, добрый «Классик» продолжал существовать.
Все это грело. Но в том, что касалось репертуара — а он был художественной основой всего бизнеса, — то в этом смысле помогать Шарки для меня становилось все более затруднительным. Освободившись, по его выражению, от «тирании хорошего вкуса Клер», он дал волю собственным причудливым, вульгарным склонностям. Не прошло и года, как он превратил «Классик» в этакую мельницу, готовую перемолоть что угодно для привлечения публики, при условии дешевизны и доступности показываемых фильмов. Шарки по-прежнему показывал и классику, и проверенные временем старые голливудские картины. Каждый год проводился фестиваль Богарта и, может быть, кое-кого из постаревших звезд Новой волны, но их постепенно вытесняли фильмы, которые Клер не стала бы показывать и под дулом пистолета. В прокате у Шарки появились и новые образчики безвкусицы, на потребу тинейджерам: фильмы, без конца шедшие в кинотеатрах «драйв-ин», — отвратительные поделки с названиями вроде «Кровавый пир» и «Дьяволицы на колесах»
{263}; Шарки крутил их без конца. А еще было порно, которое из легкого скоро стало таким тяжелым, что вполне могло служить учебным пособием по гинекологии.
Мы находились на поздних этапах долгого форсированного марша в трясину вседозволенности, которую мы помним как шестидесятые годы. Цензурные препоны рушились с удивительной скоростью, а с ними и стандарты вкуса. Шарки с упоением шел в авангарде этого процесса. Он бросил властям вызов: арестуйте, мол, меня за организацию лос-анджелесской премьеры «Девственной нимфы» Билла Оско и еще раз — за то, что я отважился показать «Мондо трэшо»
{264}. Его бунт был никому не нужен: он прекрасно знал, что полиция теперь закрывает глаза на подобные вещи. Воодушевленный таким злостным небрежением, Шарки опустился до того, что стал крутить всякое вагинальное кино вкупе со старыми дразнилками вроде «Маньяка» или «Тайн модели»
{265}, заявляя программу «Американской эротики», словно затейливое название могло придать блеск этой халтуре.
По прошествии времени, когда Шарки преуспел достаточно и вполне мог отказаться от проката таких лент (но не отказался), у нас с ним состоялся разговор на эту тему — не очень внятный, но единственный возможный разговор с Шарки. Почему он продолжает показывать такую дрянь, неодобрительно спросил я его.
— Старина, мы же служим обществу. Мы ведем общедоступный сексуально-просветительский крестовый поход против незнания и неумения.
— Да брось ты! Ты и сам в это не веришь!
— С чего это ты взял?! Мы первопроходцы. Ты знаешь, почему, например, ты можешь взять какую-нибудь миленькую куколку из порядочной семьи и сводить ее на легальный просмотр «Глубокой глотки»
{266}? Да потому что «Классик» проложил путь.
— Ты и в самом деле считаешь, что это хорошо?
— Поживем — увидим, дружок. Еще пара лет, и мужчинам в этой стране наконец-то будут делать первоклассный минет.
Большинство фильмов в «Классик», даже если не были заведомой гнусностью, не лезли ни в какие ворота. Я решил, что это — свидетельство безусловной и несомненно губительной некомпетентности нового владельца. В прокате «Классик» преобладали «Кинг-Конг», «Могучий Джо Янг» и «Годзилла»
{267}. А вместе с ними и Три придурка — их фильмы на выходных иногда шли по двенадцать часов подряд; бесконечный марафон идиотских гэгов, падений, тычков пальцами в глаза. В изобилии шли вестерны Скотта-Брауна и ретроспективы Бешеного Билла Эллиота
{268}. Гвоздем программы были и старые субботние сериалы — все пятнадцать серий «Флэша Гордона», «Зеленый шершень» и «Бэтмен»
{269}, склеенные для непрерывного показа. Еще большим успехом пользовались тяжеловесные довоенные поделки: «Бешеный сорняк», «Кокаиновые дьяволы», «Косяковое безумие»
{270}. Откуда-то из могильных глубин дистрибьюторских хранилищ Шарки добывал целлулоидный мусор, который крутил под девизом «Дни Отдела борьбы с наркотиками в „Классик“». И боже мой, как и можно было предположить из названий, дрянь была ужасающая. Что же касается более серьезных тем, то в «Классик» прошел первый фестиваль фильмов против радиационного загрязнения — картин, в которых фигурировали такие ужасы атомного века, как женщина-мутант с пятидесятифутовой ногой или тараканы размером с вагон. Проведение такого фестиваля он считал политическим жестом.
Уважаемый профессор вроде меня, специалист по истории кино, был бы посрамлен, если бы его застукали за просмотром фильмов такого рода. Но, разумеется, как старый дружок владельца и его экс-помощник в проекционной, я приходил именно для того, чтобы смотреть фильмы. Мне там всегда были рады — приходи сколько хочешь, Шарки это нравилось. Он даже просил меня снова писать программки, чего не делалось с самого отъезда Клер.
— Программки? — скорчился я. — На Ларри, Курчавого и Мо?
{271}
— Ты как раз тот, кто нужен. — Я знал, что он отпустил мне комплимент, но не стал скрывать от него недовольную гримасу.
Поначалу, пытаясь отыскать какую-либо искупительную ценность в новой ориентации «Классик», я исходил из презумпции невиновности Шарки (и себя самого). Я из кожи вон лез, чтобы найти хоть какое-нибудь ностальгическое оправдание для показа таких ничтожных поделок. В конечном счете, уговаривал я себя, все это было частью (и немаловажной частью) того, что Голливуд предлагал в качестве развлечения целому поколению ребят, к которому принадлежал и я, — киноэквивалент комиксов. Было над чем поразмыслить, не правда ли, хотя бы ради того, чтобы посочувствовать нашим молодым, зеленым мозгам, над которыми совершали насилие всякие Сэмюелы Аркоффы со своими «Девушками-гонщицами» и «Юными оборотнями»
{272}. А может быть (ну просто на уровне предположения), те кожно-венерические поделки, которые когда-то были любимым зрелищем Шарки (фильмы времен Второй мировой войны для полового воспитания и выработки гигиенических навыков у солдат армии США), можно считать важными социальными документами. Но когда мы дошли до олимпиады худших актрис мира (фильмы с участием Марии Монтес, Веры Грубы Ралстон, Адели Йергенс
{273}), я вынужден был признать, что Шарки рубит сук, на котором сидит.
