Слова брата Юстина опять входили в противоречие с тем, что я слышал от доктора Бикса. Брат Юстин предлагал мне то, в чем отказывал доктор Бикс, и предлагал навязчиво. В Цюрихе я чувствовал себя как нищий, которого прогнали от двери. А теперь у меня было такое чувство, будто меня заманивают, как рыбу на наживку. Я никак не мог поверить, что брат Юстин, взяв всю ответственность только на себя, предлагает мне такие дружеские и открытые отношения. Он наверняка предварительно проконсультировался с доктором Биксом, и политику решено было подкорректировать. Я понятия не имел почему, но и не видел никаких причин отказываться от предложения.
— И во что, по вашему мнению, должны вылиться мои исследования работ Саймона? — спросил я, — Я надеюсь, не в книгу.
— Пока мы не мыслим ни о чем столь амбициозном. Но может быть, что-нибудь вроде вашей превосходной статьи в «Нью-Йорк таймс». Критический анализ, но рассчитанный на широкую публику.
Такая цель была вполне реалистичной, правда, тут примешивалось одно немаловажное соображение.
— Но вы же понимаете, что статью о Касле мне заказала «Таймс». А о Саймоне меня никто не просил писать.
Это ничуть не обеспокоило брата Юстина.
— Я не сомневаюсь: то, что вы напишете о Саймоне, быстро найдет путь на страницы прессы. В особенности после выхода «Недо-недо».
Я согласился приехать еще — в следующий раз, чтобы побеседовать с Саймоном. Я оговорил, что привезу с собой Жанет, назвав ее серьезным киноведом, который питает глубокий интерес к работе Саймона. Брат Юстин не возражал. Напротив, он вел себя так располагающе, что я набрался смелости высказать одно опасное соображение.
— Думаю, я должен поставить вас в известность, брат Юстин, что у меня есть серьезные сомнения относительно работы Саймона. Я веду речь не о технической стороне. Он очень умный молодой человек, даже когда (а может быть, в особенности когда) он работает в примитивистском стиле. Но, откровенно говоря, содержание его фильмов кажется мне… как бы это сказать поаккуратнее… довольно сомнительным.
Я ждал, какова будет реакция брата Юстина на это замечание. Он слушал меня терпеливо, ждал, добавлю ли я что-нибудь еще. И я добавил немного.
— Даже очень сомнительным. Не понимаю, почему у церкви — у любой церкви — может возникнуть желание покровительствовать фильмам, в которых столько насилия, непристойности, цинизма. Если говорить без обиняков, то «Недо-недо» — это просто камера ужасов. Далеко не у всех хватит духа высидеть фильм от начала до конца. Хотя он и может пользоваться успехом. Но скажите мне, почему ваша церковь заинтересована в том, чтобы материал такого рода оседал в умах молодых людей?
Закончив, я затаил дыхание — вот сейчас брат Юстин выдаст мне по первое число. Но в его ответе не было ни злости, ни негодования. Напротив, он ответил спокойно, выверенными фразами, словно ожидал этого вопроса. Он говорил, а его глаза внимательно следили за выражением на моем лице.
— Профессор, вы читали когда-нибудь книги ветхозаветных пророков? Амоса, Исайи, Иеремии…
— Очень давно. В воскресной школе, пожалуй…
— Тогда вы, возможно, помните, что большинство из проповедуемого пророками было направлено против греха, блуда, мерзостей. Не самая приятная сторона жизни, но она существует, очень даже существует. И что же говорили пророки? Что мы живем в аду. Что мы — проклятые души. Разве это не так?
Я никогда не слышал, чтобы пророков интерпретировали таким образом, по крайней мере я с моим ограниченным религиозным образованием таких сведений не получил. Но спорить на эту тему со священником — упаси боже.
— Вероятно, Библию можно прочесть и таким образом, — согласился я.
— Какую картину мира создали они своими словами! Но теперь те слова — всего лишь слова из старой книги. Кто их теперь читает с вниманием? Теперь требуется нечто более действенное. Новая разновидность пророчества, подходящая для нашего времени.
Я вспомнил, что сказал нам мальчонка по дороге от парковки к купальне.
— Так значит, вы смотрите на работу Саймона как на пророчество?
Он пожал плечами.
— Как знать? Может быть, в один прекрасный день… Не забывайте, ведь Саймон еще очень молод, слишком молод, чтобы его можно было причислить к пророкам нашей веры. Но он тем не менее уже нашел язык, доступный его ровесникам. У него такой острый глаз и ухо, очень чуткое к духовным болезням нашего времени. Не так уж невероятно, что когда-нибудь образы из его фильма станут такими же достопамятными, как и образы из Откровения Иоанна. Зверь багряный. Вавилонская блудница. Возьмите этого Бобби Сифилиса и его друзей, этих несчастных молодых людей, которые сегодня здесь с нами, — разве вы не сказали бы, что они являют собой идеальный пример проклятых душ? — Он настоятельно повторил: — Не сказали бы?
— Мне такая постановка вопроса кажется слишком уж резкой.
Брат Юстин был тут как тут.
— Проклятые души, которые знают, что прокляты. Знают! И они погрязли в своей развращенности. Есть ли более яркий образ сегодняшней действительности, чем тот, который наши молодые люди измыслили своим собственным проклятием, преобразовали в свое искусство? Вы, наверно, спрашиваете себя, почему это мы с сестрой Еленой спокойно смотрим, как они тут куролесят перед нами? Мы смотрим на них как на духовных калек, как на объект сочувствия. Мы смотрим на них с состраданием. Саймон использовал этот несчастный человеческий материал единственным возможным образом. Он предоставил им место в своем видении мира.
В том, что говорил брат Юстин, было какое-то самодовольство, и я мог бы счесть его оскорбительным, не будь его слова проникнуты искренней болью. Гораздо большей, чем мог бы выдавить из себя я — Бобби Сифилис и вся его команда казались мне бандой дегенератов. Брат Юстин был человеком очень снисходительным, если видел в них духовных калек.
— Но фильмы Саймона… в них столько негативного, столько отчаяния. Неужели такова роль пророка?
Теперь в улыбке брата Юстина сквозила глубокая печаль.
— Вы должны внимательнее вчитаться в Библию. Пророк Сиф говорит нам, что даже единственный и истинный Бог отчаивается, глядя на нас. «Потому что и мир, в котором ты обитаешь, сам стал царством тьмы, и самая плоть, в которую ты облечен, есть твоя погибель».
Мы вернулись из здания студии в купальню. Тропинка длиной почти в милю вела вниз в полной темноте. Брат Юстин с фонариком в руке шел впереди. Мы почти не разговаривали. Но перед тем как мы подошли к забору, из-за которого раздавались взрывы отвратительного смеха Трахаря и Давалки, мне в голову пришел последний вопрос.
— А Макс Касл когда-нибудь считался пророком вашей веры?
— Насколько мне известно, в юности на него возлагали большие надежды, — ответил брат Юстин, открывая калитку. — Но потом… а вообще-то это привилегия наших старейшин — называть пророков, когда приходит время. Поэтому — кто может сказать?
