— Кино умрет, — уверенно и без всякого сожаления предсказывал Саймон, — В-все будут сидеть д-дома и в-весь день смотреть телек. Час за часом. Б-б-будут сидеть, как мишени. Они с-сидят, а т-ты их кокаешь — бах, бах, бах!
Ну и насколько продвинулась работа по переводу фильма в телевизионный формат, поинтересовался я.
— 3-здорово продвинулась. Я, к-конечно, не од-дин над этим работаю. Но проблемы остаются. Поэтому я п-п-пока никак не могу закончить.
Он принялся объяснять, какие трудности у него возникают с «чернотами». Темные части телевизионного кино (тени, затемнения) все еще оставались недостаточно «негативны». Добавлял трудностей и телевизионный цвет (Саймон его ненавидел). Но если резкий спектр телецвета и поддавался смягчению, то черноты из-за эффекта облучения становились слишком яркими. Вот тут-то и вступал в действие гранулированный цвет. Это был эксперимент в поисках жутковатого серого, которого пока будет достаточно для создания мрачной атмосферы; этот эффект и интересовал Саймона больше всего. Но вообще-то Саймону нужен был телевизионный темный, который был бы как «цвет ада», наподобие темных тонов хорошего фильма-нуар.
— Настоящий адский цвет. — Это «усилит зло». Выяснялось, что «никого уже п-п-по-настоящему не напугать, в особенности когда в комнате горит свет». Саймону же хотелось добиться «вампирского черного», который «высосет весь свет из людских голов» и создаст у них «внутреннюю тьму», более насыщенную, чем в любом кинотеатре, — Эт-т-то будет вроде к-как в могиле, — с энтузиазмом сообщил Саймон, — Вот тогда-то фликер будет там по-настоящему.
— И вы полагаете, что когда вы всего этого добьетесь — вампирского черного, облучения и всего остального, телекомпании станут показывать фильмы вроде «Грустных детей канализации»? — Я пытался тактично напомнить Саймону, что он всего лишь маргинальный режиссер-авангардист и не может быть уверен, что его фильмы пойдут первым экраном или за пределами телегетто «МТВ». Мой скептицизм ничуть не обеспокоил его.
— Конечно. Лет через десять будут показывать на ТВ всё. Всяк-к-кую дрянь. К-к-каналов будет не п-п-перечесть. Сотни.
— Сотни?
— Ну да. Сейчас над эт-т-тим работают. Т-т-так что и мои картины пойдут. Они реб-б-бятам нравятся. Но д-д-дело все равно не в эт-т-том. Эт-т-то просто т-трансляция. Сегодня ТВ п-п-пока так работает, но б-б-будет по-другому. Реб-б-бята будут просто п-п-покупать фильмы и смотреть их д-д-дома. А род-д-дители даже не будут знать, что они смот-т-т-рят.
— Покупать? Ребята будут покупать фильмы?
— Конечно, — с умным видом ответил он.
— Саймон, я думаю, вы немного заврались. Вы знаете, сколько стоит купить пленку для показа в домашних условиях? И для этого еще продюсеры должны захотеть их продавать.
Он ухмыльнулся, напустив на себя пророческий вид.
— Это сейчас так — то, о чем вы говорите. Но очень ск-к-коро… — Он засунул руку в карман брюк и вытащил оттуда маленький круглый предмет размером с жетон для игрального автомата. Он небрежно кинул его мне. Я его поймал и покрутил в руке. Это было что-то вроде пластикового жетона с квадратным отверстием в центре. На кромке имелись неглубокие насечки. Кроме этого, жетон не имел никаких отличительных черт. — Фильмы будут в-в-вроде этого, — продолжил Саймон. — Даже меньше. И оч-ч-чень дешевые. Могу п-п-по-спорить на что угодно.
Саймон называл этот жетон «кинопак». Он был убежден, что в ближайшем будущем появятся специальные приспособления, которые позволят людям проигрывать кинопаки дома по телевизору, — это будет не дороже, чем поставить пластинку на проигрыватель. Все люди станут смотреть кино дома по телевизору — нажал кнопку и смотри. Уже несколько лет ходили слухи о том, что ведутся работы над такой технологией; недавно на рынке даже появилась какая-то «кассета», которой прочили большое будущее в мире кино. Но то, о чем говорил Саймон, все еще было научной фантастикой, хотя он и не сомневался в близкой реальности всего этого.
— Люди будут п-п-покупать фильмы, к-к-ак, — он сунул «Милк Дадс» в очерченный шоколадной полоской рот, — к-конфетку. Нет п-проблем. Они будут их крутить п-п-постоянно во всех комнатах, все время. Вот т-т-тогда-то мы их и сцапаем по-настоящему. И мои фильмы будут самыми п-п-популярными.
Домой из школы в тот уикенд я возвращался в состоянии эмоциональной и интеллектуальной перегрузки. Образы из фильмов Саймона крутились перед моим мысленным взором, напоминая о том, что я видел истинный шедевр мерзости. Но впечатлениям от фильма мешали мысли о тех планах, что поведал мне Саймон. Я мало понял из того, что он говорил о возможностях видеотехнологии, но уже знал: ко всему, что говорят сироты об искусстве кино, нужно относиться с полной серьезностью. Их умение манипулировать этим средством было ужасающим.
И в то же время, если верить Саймону, все, чего добилась его церковь с помощью кино до настоящего времени, было ничто в сравнении с их ближайшими целями. В течение нескольких следующих лет сироты собирались освоить новую территорию — мир видео, обзаведясь при этом еще более мощным психологическим оружием. Большую часть пути до Лос-Анджелеса я пытался сосредоточиться на этой мысли, осознать ее значение. Теперь я понимал, что амбиции Саймона простирались гораздо дальше карьеры режиссера-авангардиста. Он связывал свою судьбу с новой технологией, которая вскоре будет открыта для самых крайних форм художественных изысков.
С тем, что он говорил, спорить было затруднительно. У нас началась Эпоха вседозволенности. Границы вкуса и разума рушились повсюду. Так почему же я должен был сомневаться в том, что если будет изобретено средство, позволяющее принести порно и кровь рекой в каждый дом, то это не будет сделано? Возможно, изобретатели из числа сирот уже вовсю работают над этим проектом. А когда придут новые Темные века и уляжется пыль, поднятая их наступлением, то все увидят маленького, белого, как снег, и с розовыми, как у кролика, глазами Антихриста, Саймона Темного, который протягивает всем жетончики с кошмарами, рожденными его больным воображением. До сего дня только я один из неверных, не принадлежащих к узкому кругу избранных катаров, знал об этом пришествии новых времен. И что же ты собираешься с этим делать, профессор Гейтс, ты, единственный, кто может рассказать всю историю кино — от Люмьера к Данклу, от света к тьме? Или тебе уже все равно?
Эти мысли и не давали мне покоя в ту ночь, когда Жанет обвинила меня в сексуальной несостоятельности. Я мог бы попытаться объяснить ей, что моему бедному равнодушному члену не дает подняться тяжкий груз — забота о будущем цивилизации. Но не стоило прибегать к этой уловке, потому что она была права, как может быть права в таких делах только женщина, делящая с тобой постель. Меня оскопили саймоновские дети канализации — они и все те ужасы и отчаяние, которыми кино наполняло мои чувства. Я был напитан саймоновским нигилизмом, который призвал меня в ряды последователей Великой ереси. И в результате прекрасная юная плоть Жанет стала мне отвратительна. Мне было невыносимо прикосновение к ней, ее запах, ее близость. Мы, конечно же, должны были расстаться.
