Глава 28
2014
Я уснул только после того, как выпил несколько довольно больших рюмок виски. Оно подействовало гораздо сильнее, чем мне требовалось. Когда наутро я проснулся на диване в гостиной помятый, с затекшими конечностями и головной болью, часы показывали почти пол-одиннадцатого и в квартире никого не было. Клер оставила наскоро нацарапанную записку.
Очень занята. Буду поздно. Дождись меня, моя радость. Статью взяла. (Тяжелая, зараза! Кто же это напечатает?) Сегодня прочту. Обещаю. Эдди тебе позвонит. Спроси его про 2014. Это просто черт знает что.
2014?
Я жевал холодный завтрак, состряпанный мною из не очень богатых припасов Клер, когда позвонил Анджелотти. Смогу ли я встретиться с ним сегодня, попозже? Конечно смогу. Отлично. Он заглянет во второй половине дня. Я принялся перетасовывать свои ночные заметки, размышляя, какую их часть надо попытаться втиснуть в статью, уже и без того весьма пространную. Около четырех раздался звонок консьержа, который сообщал, что привезли заказ. Я сказал — пусть несут. Через несколько минут появился мальчишка-пуэрториканец — посыльный одного из лучших городских гастрономов — с двумя небольшими пакетами продуктов. К пакетам был пришпилен внушительный счет. Поскольку оплатить его, кроме меня, было некому, я расплатился, добавив непомерные чаевые, принятые в Нью-Йорке, а потом затолкал продукты в холодильник.
Я решил, что это заказ Клер, но когда час спустя прибыл Анджелотти, он первым делом спросил, принесли ли «наши продукты».
— Я взял на себя смелость заказать их для нас, — пояснил он, — В Нью-Йорке приличный дешевый ресторан — большая проблема.
Судя по тому, сколько я выложил за «наши продукты», приличные дешевые заказы в Нью-Йорке тоже были проблемой. Сообщать ли ему, насколько я стал беднее, расплатившись, недоумевал я. Ну да бог с ним, решил я наконец, передо мной все же служитель Господа, снабжающий меня массой полезной информации. Анджелотти о стоимости заказа так и не спросил.
Мы сели на те же места, что и вчера, но с новой бутылкой коньяка из бара Клер на столике между нами. Анджелотти вытащил экземпляр моей рукописи — на полях я увидел массу карандашных пометок.
Начал он с безудержной похвалы, но в ней мне слышались отзвуки серьезных оговорок.
— Ваша информация о Саймоне Данкле очень важна. Я понятия не имел, что он настолько сумел завоевать умы молодых. Это меня очень беспокоит. Его фильмы — в них суть катарского учения. Их послание почти прорывается на поверхность. Бог ты мой — мы зашли слишком далеко. Блестящий критический комментарий, очень убедительно. Я здесь вижу сильное влияние Клер — точность, этическая ясность… — Голос его замер, на лбу появилась глубокая морщина.
— Но и сомнения у вас кой-какие есть.
Он помедлил, потом стал осторожно — чтобы не задеть меня — излагать свои соображения.
— Есть некоторые детали, которые нужно откорректировать.
— Да?
— Я сделал пометки на полях. По большей части это тонкости. Теологические материи, несколько исторических ссылок.
И в течение следующего часа или около того Анджелотти въедливо разбирал мою рукопись, предлагая изменения. Некоторые довольно важные, большинство — мелочные придирки. Когда мы закончили, я поблагодарил его, чувствуя, что мы подошли к чему-то более существенному.
— Но есть, кажется, и что-то еще?
Он тяжело вздохнул и покачал головой — жест искреннего сожаления.
— Да, есть и что-то еще. Как бы это сказать? Даже с исправлениями все, что вы говорите о катарах, о сиротах… должен вам сказать, Джон, по моему мнению, вы выставите себя в глупом виде.
— Но мы оба знаем, что это правда.
— Вы и я — да. То есть двое. И все остальные члены Oculus Dei, а это, может, еще десятка полтора человек. Еще вам поверит кое-кто в Ватикане — человек десять, двадцать, поскольку они уже знают истину. А кроме них и, конечно же, самих сирот, вы не найдете ни одного сочувствующего читателя, если только он не психически ненормальный, — Он увидел выражение разочарования на моем лице, — Пожалуйста, поймите меня правильно. Я хочу быть вам полезным. Уверяю вас, то, что вы здесь написали, я и сам собирался написать сотни раз. Рассказать всю историю — от начала до конца. Теперь я понимаю, почему так и не сделал этого. Потому что именно так оно и читалось бы. Как параноидальная фантазия. Мне очень жаль…
Его сочувствие было вполне искренним, но его слова тем не менее больно ранили.
— Что же еще я могу сделать? Только сообщить миру то, что мне стало известно. Вы хотите сказать, что нет никакого способа сделать это и не показаться сумасшедшим.
Он задумался.
— Ложь Гитлера была гигантской
{354}, настолько гигантской, что люди в нее поверили. Я начинаю думать, что есть и правда — настолько гигантская, что никто ей не поверит. Вы понимаете, против чего восстаете, Джон? Мы страдаем от рефлекса обмельчания, который глубоко внедрился в современное сознание. Люди предпочитают идти по жизни легко. Даже наши так называемые серьезные мыслители скользят по верхам. А в верхах разум не может найти ни ясности, ни удовлетворительных ответов на свои вопросы. Это все равно что пытаться осмыслить куб посредством квадрата: третье измерение неизбежно от вас ускользает. Каковы главные проблемы наших дней? Справедливость для угнетенных, мир на Ближнем Востоке, процветание или депрессия, коммунизм против капитализма. А для многих нет ничего важнее бейсбола или футбола. Это такие преходящие материи, но их достаточно, чтобы занять человеческое внимание до конца дней. Сколько людей проживает жизнь, так и не задавшись более серьезными вопросами, которые и есть источники всех остальных? Один бог или два? Вот вопрос, который лежит в корне всех конфликтов между народами, культурами, расами. Со всей определенностью могу сказать, что это второй важнейший вопрос в мире.
— А какой же первый? — спросил я.
— Есть ли бог вообще? Пока не ответишь на этот вопрос, нет смысла думать или жить, правда?
Я в отчаянии опрокинул себе в рот налитую рюмку коньяка и потянулся за бутылкой, чтобы налить еще.
— Тогда я не знаю, что делать.
Он перелистывал мою работу.
— Откровенно говоря, мне кажется, тут у вас слишком много всего. Слишком много, чтобы вываливать все сразу. Получается путаница. Может быть…
— Да?
— Может быть, вам лучше ограничиться Саймоном, его фильмами и, возможно, Каслом. Основательный, убедительный критический разбор. Этого может оказаться достаточным, чтобы киносообщество насторожилось.
— Вы хотите сказать, что о сиротах вообще не следует говорить?
Он задумался.
— Пока — нет. Тут есть другой, более тонкий момент. И здесь я смогу оказать вам помощь. Мы можем работать вместе. Мне, конечно же, никакая слава не нужна. Напротив, я бы предпочел оставаться в тени.
