В записке было сказано «как можно скорее, в любой удобный для вас вечер». Так почему бы не в этот самый день?
Я отправился в гости задолго до обеденного часа. К этому времени я успел проложить относительно легкий путь через овраги и хорошо пометил его. Что же до песчаной перемычки, то она уже на полфута была под прибывающей водой. Следуя инструкциям женщины, я направился к указанной ею оконечности острова и обнаружил, что после одного — шириной в несколько шагов — участка, где вода доходила мне до пояса, цепочкой шли валуны или гроздья кораллов, едва покрытые водой. Вряд ли они были надежной опорой для ног — перепрыгивая с одного на другой, я пару разу сорвался в воду, — но все же этот путь оказался короче других. Ярдах в сорока начиналась подводная отмель — покрытый тиной песчаник, где вода доходила всего до колен. Скоро я оказался на территории старика.
Я нашел его за работой, но на этот раз он облачился в штаны — драные рабочие брюки. Увидев меня, он улыбнулся своей странноватой, почти беззубой улыбкой и снял соломенную шляпу, обнажив абсолютно лысую голову. Прежде чем я успел подойти и подать ему руку, он повернулся и засеменил в дом. Он что — давал понять, что я нежелательный гость? Нет, через минуту он появился, пыхтя от напряжения. Теперь на нем был еще один предмет туалета — ожерелье с черной коробочкой слухового аппарата в центре; проводки из нее уходили вдоль шеи к затылку.
— Как видите, — сказал он сухим, сипловатым голосом, — теперь мои уши работают. Наши друзья были так любезны — прислали мне батарейки из цивилизованного мира. Я заказал их после вашего появления. Они прибыли пару дней назад. Обычно в них нет необходимости.
Говорил он на британском английском — не на американском. И слишком уж совершенном. На таком английском говорят иностранцы, хотя я не слышал и следа акцента.
Я чересчур нетерпеливо ринулся ему навстречу для рукопожатия.
— Меня зовут Джонатан Гейтс…
— Да, — ответил он так, словно ему это было известно. Он слабо пожал мою руку немощными пальцами. И хотя мои глаза спрашивали: «А вас?..» — ответа он не дал. Мне хотелось узнать его имя.
— А вы?.. — спросил я.
— …сад… — пробормотал он. Что-то вроде этого.
— Садовник? — спросил я. Мистер Садовник?
— …садовник. — Он повел рукой в сторону деревьев и кустов.
— Вы — садовник?
— Да, садовник, — ответил он. И больше ничего.
Слабая, неопределенная улыбка на его лице стала приобретать слегка идиотские очертания. Может, передо мной был слабоумный псих? Он повернулся, приглашая меня следовать за ним под навес крылечка.
— Вы тоже пленник? — поспешил спросить я.
Он прищурился, глядя прямо перед собой, словно ответ мог быть написан на стене его бунгало.
— Пленник? — Он отрицательно покачал головой, — После стольких лет…
— Вы здесь по собственной воле?
Он сделал жест плечами — почему бы и нет?
— Здесь довольно мило, если привыкнешь к жаре. А жара для моих старых костей — то, что надо. — Он шел рядом со мной шаркающей хромающей походкой, все еще размышляя над моим вопросом. — Нет, я не пленник, не могу так сказать, — Он говорил с рассеянным видом, медленно, словно обращаясь неизвестно к кому. Когда мы добрались до его террасы, он тяжело дышал — ему пора было отдохнуть, но он предложил мне свой единственный, грубо сработанный тростниковый стул. На столе стояла миска с фруктами, рядом с ней — глиняная кружка. Трясущейся рукой налил он из кружки розоватый сок в маленькую оловянную чашку и пододвинул ее мне, — Один стул, одна чашка. Всего по одному. Одинокая жизнь. — Он опустился на дощатый пол, сел, сгорбившись, прислонившись к перильцам, потом снял шляпу; на его лбу блестели капельки пота. — Мои дети… Я больше не могу о них заботиться. Бедняги.
Бог ты мой, подумал я, он и в самом деле свихнулся.
— Дети? — спросил я. Он широко повел рукой в сторону сада. Речь шла о деревьях.
— Мои дети. Скоро они одичают. Сил у меня нет.
— Вы сами посадили все это?
Его глаза сузились — он задумался.
— Когда здесь был кое-кто… — сказал он и внезапно погрузился в печальное молчание.
Если он не был пленником, то следующий мой вопрос напрашивался сам собой:
— Вы — сирота? — Эти слова прозвучали раздраженно. Как обвинение.
Он долго смотрел на меня, потом рассеянно пробормотал:
— Сирота? Да, мы все сироты. Сироты от рождения.
— Я имею в виду Сироток бури. Sturmwaisen. Вы один из них? Вы здесь, чтобы стеречь меня?
— Зачем стеречь? Достаточно и тех, кто никогда не спит, — Он махнул рукой в сторону моря. — Вас должны были предупредить. Разве они этого не сделали?
— О чем предупредить?
Он соединил свои ладони запястьями, изображая движение челюстей.
— Акулы? — спросил я. Прогуливаясь по бережку, я несколько раз видел в море что-то вроде движения плавников, — Мне ничего не сказали. Никто мне ничего не говорил. Меня похитили. Опоили и похитили. — Я слышал, как мой голос срывается от злости, и попытался успокоиться. — Я не знаю, где я. А вы знаете? Вы знаете, где этот остров?
Он протянул худую руку и вытащил из миски на столе коричневато-оранжевый плод.
— Что это? — спросил он, крутя плод в руке.
Я снова подумал — уж не сумасшедший ли передо мной.
— Плод, — ответил я, — Кажется, манго, нет?
Он нравоучительно поднял палец.
— Mangifera ameranta. Редкий вид. Произрастает только на узкой полоске островов в западной части Индийского океана. — Он положил плод назад в миску и уставился в бескрайнее небо. — По ночам вон там, очень низко, виден Южный Крест. Думается, мы неподалеку от Сейшельских островов. Они там… или, наоборот, там. Мои зубы говорят, что до них около пятисот миль.
— Ваши зубы?
Он широко открыл рот, демонстрируя мне остатки съеденных кариесом зубов.
Три раза, когда у меня болели зубы, на гидросамолете прилетал доктор. А с ним сестра. Судя по времени — как-то они появились всего через несколько часов — они где-то неподалеку. Два часа на самолете… пятьсот миль? Как по-вашему, это верно? Но не всегда это получается так быстро. Мой вам совет: не болейте.
— Но как доктор узнал, что он вам нужен?
— Там у дамбы есть радио. Сторожа им пользуются, — Увидев на моем лице проблеск надежды, он меня предупредил: — Рация под замком и постоянно охраняется. Много лет назад я сделал несколько попыток добраться до нее. Безуспешно.
— Но доктор — он что, не захотел вам помочь?
— Это был священник церкви. А сестра — монахиня. Им было приказано ничего не говорить — только спрашивать, где болит. Конечно же, каждый раз когда они появлялись, я умолял их освободить меня. Бесполезно. Но они присылали мне книги и оказывали другие маленькие услуги.
