— Брось ты. Ничего страшного там не было. Даже крови почти не видать.
— Я говорю об эстетических принципах. А для Клер это важнее крови. Ты видел сцену с колом в конце? Разве вся ее ин-тел-лек-туальная болтовня — не протест против такого мозгокрутства? — И потом, заметив мое любопытство: — Послушайся моего совета — никогда не говори об этом с Клер. Она тебя выкинет из своей постели. Знаю по собственному опыту.
Но я заговорил об этом с Клер — просто не мог удержаться. Я полагал, что лучше всего подойти к интересующей меня теме издалека, а потому решил, что безопаснее всего начать с Лепренса. Но не успел я произнести его фамилию, как она смерила меня таким взглядом, что я сразу же представил себя в изгнании — на кушетке в гостиной.
— Ты говоришь о том типе, что вывалился из поезда и пропал?
— Я так понимаю, что никто не знает — вывалился он или…
— Конечно, он не вываливался. Его укокошили иезуиты, да? Или испанская инквизиция? Или розенкрейцеры? Как тебе Шарки рассказал эту историю на сей раз?
— Ты хочешь сказать, он все это выдумал?
— А ты как считаешь?
— Но Лепренс-то был. Я про него нашел.
— Ну да, был. А потом исчез. И что с того? Из этого не вытекает, что его умыкнули на летающей тарелке. У меня был дядюшка — Осберт, тоже исчез. Убежал с женой мясника.
— Но со священником-то ты встречалась — с Розенцвейгом?
— Во-первых, он не был священником. Он только называл себя священником. А на самом деле был сумасшедшим. А во-вторых, заткнулся бы ты лучше, пока меня не вырвало.
— Шарки говорит, что Розенцвейг принадлежал к какой-то секте, которая преследует тебя с самого Парижа.
— Ну конечно! Это потому, что я знаю тайну тридцати девяти ступенек
{80}.
— Так преследует или нет?
— Пару раз кто-то тут объявлялся…
— И тебя это не беспокоит?
— Если бы я беспокоилась из-за каждого сумасшедшего, который заглядывает в «Классик»…
— А этот тип — Розенцвейг — он разве не пытался убить Анри Ланглуа?
— Ну пытался… Скажем так, мне нравится ходить по краю.
— Шарки говорит, ты с ним пару раз круто поспорила. Вот я и подумал…
— Поспорила! Буду я тратить время — спорить с психами. Моя работа состояла в том, чтобы вышвыривать его из Синематеки каждый раз, когда он там появлялся. Этот тип кидался всякой дрянью в экран, мерзавец!
— Значит, ты считаешь, Шарки болтает попусту?
— Ха! Он что, рассказывал тебе о мальтийском кресте?
— Ну да.
— Знаешь, что это? Это его способ соблазнения. Он таким образом девиц клеит. Все равно что его байка про гонки подводных лодок. «Идем в проекционную, я тебе покажу мальтийский крест. Ох-ох-ох, ну и жара тут. Ты бы разделась немного». Обычно это действует на застенчивых девственниц, если они заядлые киноманки. — Клер подозрительно покосилась на меня, — Не знаю, что ему от тебя надо, но если он пригласит тебя в душ после кино, ты хорошенько подумай.
— Шарки говорит, Розенцвейг интересовался этим вампирским фильмом, что ты здесь смотрела, — «Пир неумерших».
— Шарки так говорит? А мы что, должны внимать каждой его глупости? — В ее голосе послышались нотки раздражения.
— Я просто подумал…
— Еще три слова, и пару недель будешь думать на кушетке в гостиной, — Сказав это, она повернулась на другой бок, свернулась, как еж, и натянула одеяло себе на голову.
Больше я никогда не поминал при ней наших с Шарки разговоров, но я взял у него ту книгу, которую он обозвал «крупнокалиберной наукой». Оказалось, что это толстенная книжища на газетной бумаге и в мягкой обложке с безвкусной картинкой: мрачные средневековые рыцари бичуют свои полуобнаженные жертвы и ставят на них клейма. Буквы названия — «Ужас тамплиеров» — были составлены из кинжалов, с которых сочилась кровь. Обложка вещала: «Теперь об этом можно рассказать». «Полное издание — подлинная история, от которой кровь стынет в жилах». Естественно — что еще можно было найти в библиотеке Дона Шарки. Что касается автора, то он был упомянут микроскопическим шрифтом на заднике. «Сокращенную версию подготовил к печати Ж. Делавиль Леру». Несмотря на сенсационные обещания, напечатанный под обрез текст перевода оставался простым, временами даже скучноватым собранием фактов. В течение нескольких месяцев я то принимался читать, то откладывал книгу, но все же одолел ее до конца. И черт меня возьми — история и в самом деле была хороша.
Глава 4
«Венецианский пурпур»
Голос по телефону был настолько придыхательно-конфиденциальный, что Клер решила — сейчас начнется что-нибудь неприличное.
— Кто вы такой, черт возьми? — подозрительно спрашивала она, — Марсель? Какой еще Марсель?
— Марсель. Личный секретарь Чипси Голденстоуна.
— А, — сказала Клер, и в тоне ее послышалось отвращения не меньше, чем при разговоре с каким-нибудь отвратительным фатом.
— Чипси хотел поставить вас в известность, что у него в субботу в час дня собирается несколько intime
[11]
друзей. Он собирается устроить показ выставленных кинематографических ценностей из обширной коллекции его покойного отца. Мы надеемся, что вы сможете к нам присоединиться.
— Выставленные ценности — значит, выставленные на продажу, — сказала Клер, — Бесплатных удовольствий от Чипси не дождешься.
— Да, можно сказать и так.
— Значит, Чипси хочет нажиться на том, что награбил его старик. Так, а сколько времени папочка Голдштейн уже гниет в земле? Неделю?
— Мистер Айра Голдштейн скончался месяц назад.
— Так давно? Послушайте, Марсель, боюсь, я не приобретатель кинематографических ценностей — если только они не включают и фильмы.
— Включают, включают. Довольно большой выбор.
За какую-то долю секунды безразличие Клер сменилось жгучим интересом.
— Вы это серьезно? — спросила она.
— Абсолютно. Вам, наверно, известно, что мистер Голдштейн pere
[12]
был страстным собирателем фильмов.
— Я знаю, знаю.
— Это строго конфиденциально. Большая часть фильмов мистера Голдштейна будет предложена для продажи в субботу самым intime друзьям Чипси.
— В том числе и мне?
— Полагаю, да. Вы в списке приглашенных.
— Я приду, — пообещала Клер. Потом, сияя от возбуждения, она повернулась ко мне. — Коллекция Голдштейна продается, — объявила она.
