Хотя Клер и оказалась в трудном положении, доносчицей она не стала. У нее не было иного выбора, как защищать кинотеатр, кинофильм и даже — самая горькая пилюля — Чипси. «Не нарушает ли он закон? Считаю ли я, что фильм мистера Голденстоуна нарушает закон, — читала она свои слова в газетных отчетах из зала суда, — Понимаете, я не допущу, чтобы полиция решала, нарушают ли закон фильмы, которые я смотрю. Конечно же, я считаю, что они ничего не нарушают в том смысле, что…»
Но каковы бы ни были ее уточняющие замечания, Клер вышла из этого кризиса признанным на всю страну сторонником кино андерграунда, решительно настроенным снова показывать «Венецианский пурпур», даже невзирая на запрет суда. И она показывала бы этот фильм. Вот только суд его не запретил. Фильм был оправдан одним из либеральных южнокалифорнийских судей, который в своем постановлении высказался в том смысле, что, по его мнению, ко времени оскорбительной сцены все давно уже должны были уснуть, а потому никто не мог подвергнуться ее развращающему воздействию. Чипси стал героем; Клер — героиней. Через неделю после вынесения приговора «Венецианский пурпур» триумфально вернулся в «Классик». Благодаря своекорыстной предварительной работе, проведенной Чипси, показ сопровождался большой шумихой, а в маленьком зале собралось столько местных знаменитостей, что их и сажать-то было негде.
На середине картины Клер, чье присутствие в роли борца за гражданские права было чуть ли не обязательным, пробормотала мне на ухо: «Если я высижу еще одну румбу, меня вырвет». Мы выскользнули из зала вместе и направились к Мойше пить кофе. Клер уселась только после того, как пролила гневную слезу. «У меня только что украли мой кинотеатр, — рычала она. — Это совсем не то, что я хочу. Это никакое не кино».
Я думаю, именно в этот момент Клер впервые серьезно подумала о том, чтобы избавиться от «Классик» и ступить на новую стезю. По иронии судьбы, случившееся тогда помогло ей в этом. Она несколько недель стенала и стонала из-за этого вынужденного союза с Чипси и андерграундом, но сомнений не было: шум вокруг «Венецианского пурпура» ускорил приход к ней широкого признания. Крупнейшие газеты и журналы обхаживали ее, выпрашивая статьи; кинофакультет Нью-Йоркского университета пригласил ее прочесть курс лекций.
— Я чувствовала, что это приближается, — пожаловалась она мне как-то ночью, отложив ненадолго в сторону статью, которую ей заказал «Харпер». — Наконец-то прорыв свершился, и мне достается кое-какое внимание, хотя я заслуживаю раз в десять большего, черт их побери. К тому же кто-нибудь непременно скажет: «И всем этим она обязана члену Чипси Голденстоуна».
* * *
Чипси пригласил гостей в отцовский особняк (подделку под ренессансную виллу), расположившийся на огромной территории в несколько сотен акров у Тихоокеанского Палисада. Это был один из первых особняков, построенных в районе. Обычно он был надежно огорожен каменной стеной и железными воротами средневековых пропорций, а возможно, еще и охранялся голодными собаками. Но в тот день он стоял, открытый для мира. Мы (Клер, Шарки и я) собирались прийти пораньше, но, прибыв туда субботним утром, обнаружили массу народа. «Несколько intime друзей» Чипси оказались обычным сборищем для обычного кутежа. У собравшихся был такой вид, будто они начали гулять днем, а то и двумя раньше. В доме и на территории было по меньшей мере три музыкальных ансамбля, на любой вкус — джаз, рок или румба. Машины, запаркованные как попало, утрамбовали лужайку чуть ли не до состояния асфальта. Дорожка, ведущая к передней двери, могла соперничать со стадионом но время Кубка розы
{90}.
Когда вы попадали внутрь, то возникало ощущение, что почти все движимое имущество выставлено на продажу. Продавцы в соломенных шляпах пастельного цвета весело двигались в толпе, предлагая всю обстановку Голдштейна-старшего, лелеемые им сувениры, подарки. От этой сцены так и веяло не только сыновней местью, но и духом наживы. У всех дверей Чипси расставил обнаженных по пояс культуристов для получения выручки за проданные и выносимые вещи. Разминая мускулы и позируя друг перед другом, они выглядели скорее гомосексуально, чем устрашающе.
— Наше везенье кончилось, — пробормотала Клер, перед тем как мы начали проталкиваться сквозь толпу в гостиную.
Она кивнула какому-то человеку, который с приветственными криками, размахивая руками, начал продираться нам навстречу. Это был Чипси, за ним следовала свита фаворитов — в основном хорошеньких молодых мужчин и мальчиков. Чипси неизменно был рад поболтать с Клер на людях — таким образом он заявлял о наличии у него мозгов. Теперь, после судебного процесса, близость с Клер была обязательной составляющей его роли Ведущего Голоса Американского Андерграунда на Западном Побережье. Он пребывал в своем обычном бьющем через край эйфорическом состоянии, весь сиял и был полон энергии. Остатки его волос, неизменно платинового цвета, были приглажены, челка подстрижена на манер принца Валианта
{91}. На нем был широкий спортивный халат, схваченный поясом и открытый на широкой груди, густо поросшей волосами. Чипси вполне можно было принять за недомогающего боксера-профессионала после боя со спарринг-партнерами. На плотном теле, загоревшем до цвета корицы, все еще виднелись моложавые мускулы, сохранившиеся под жирком, нос был приплюснут, брови порваны и сбиты в бугорки. Чипси любил демонстрировать свои мускулы и шрамы — свидетельства приключений среди крутых ребят в местных гаванях и на пляжах.
— Ты въезжаешь или съезжаешь? — спросила Клер после того, как он осчастливил ее слюнявым поцелуем.
— Въезжаю сюда? — Чипси сморщился. Говорил он в нос, и голос его звучал как циркулярная пила, перекрывая царивший в помещении шум, — Да ни за что в жизни! Я вырос в этой камере ужасов. Слишком много жутких воспоминаний детства. Я переделаю это под санаторий. Звездный санаторий. Фитопарные. Шиатсу. Глубокий массаж тканей. Абсолютно рекомендательная джакузи. Конечно, всю эту отвратительную дыру нужно перелопатить.
— Ты говоришь так, словно тебе эта мысль приятна, — сказала Клер. — Перелопатить фамильное гнездо Голдштейнов.
— Ни в коем случае!
— Так фильмы на продажу будут? — выкрикнула Клер, когда Чипси стал растворяться в толпе.
— Конечно! А ты как думала? И в изобилии. Просто бесплатно. Найди меня попозже, Кларисса. Я распоряжусь, чтобы для тебя отложили что-нибудь особенное.
Но больше мы Чипси не видели и не слышали, пока день плавно не перешел в ночь, а следом за ночью не наступило утро.
А тем временем, по мере того как гости поднимались по ступеням алкогольного возбуждения, безделушки Голдштейна обретали новых хозяев за сумасшедшие деньги… фотокарточки с автографами, старые рабочие сценарии, стулья знаменитых режиссеров. Пара туфель, в которых Элеонор Пауэлл танцевала степ
{92}, ушли за четыре сотни долларов. Помятая пачка «частично неиспользованных» презервативов «Рамзес», принадлежавших вроде бы Рудольфу Валентино, принесла Чипси немыслимую сумму — семьсот пятьдесят долларов. Грязноватая кружевная тряпица с застежкой на резинке, названная «судьбоносным» бюстгальтером, который был на Джейн Рассел в фильме «Вне закона», продалась за тысячу. Клер, которая сосредоточенно пила неразбавленный виски, все это время мрачно сидела, подавляя поднимающуюся тошноту.
