Если честно, старый дружище Айра, будь я обычным собирателем с научным уклоном, я бы хранил этот фильм как сокровище. Но поскольку я человек безнадежно сентиментальный, то мне необходим «Волшебник». А потому я готов присоединить фильм Касла к «Марокко» просто как довесок к сделке, который поможет вам раздобыть «Императрицу». Договорились?
Вечно надеющийся
Джош
За этим следовало письмо на немецком, датированное июнем 1935 года. Оно было написано на бланке Universum Film Aktien Gesellschaft — «УФА», когда-то знаменитой студии, с которой начиналась немецкая кинопромышленность и которая была захвачена нацистами вскоре после написания этого письма. Под ним стояла подпись некоей Tea фон Пёльциг, названной одним из руководителей студии. В нижней части листа был сделан приближенный перевод — его карандашные линии почти стерлись. Вероятно, он предназначался для Слоуна или Голдштейна. Там, где текст совсем не читался, помогали крепкие познания Клер в немецком. Письмо гласило:
Дорогая сестра Ирена,
Нам стало известно, что в скором времени следует ожидать визита на «УФА» нашего неутомимого рейхминистра культуры. Следствием этого посещения, конечно же, станет значительное сокращение фондов нашей фильмотеки. Как добропорядочные немцы мы, безусловно, будем приветствовать эту меру по наведению экономии и дармовой урок арийской эстетической теории, который, несомненно, будет ей сопутствовать.
Чтобы не тратить зря драгоценного времени рейхсминистерства, посылаю вам подборку фильмов — иначе они наверняка привлекут к себе неоправданно пристальное критическое внимание, ценой которого станет добрый костерок во дворе. Вы найдете здесь несколько ранних работ нашего дорогого Макса. Пока от меня не поступит других указаний, прошу вас следовать инструкциям, изложенным в моем предыдущем письме относительно хранения этих лент.
Сердечно ваша
Tea.
Самый старый документ среди этих бумаг представлял собой служебную записку — и снова на бланке «УФА». Датирована она была 14 мая 1924 года и подписана все той же Tea фон Пёлциг, на сей раз обозначенной как «помощник режиссера». И опять внизу сильно помятого листа был приписан перевод, гласивший:
Дж. М. Б.
от Т. В. П.
Бесполезно. «Иуду Йедермана» не выпустят в прокат. С прошлой осени три встречи в комитете по цензуре — и никакого проку. Они упорствуют в своем мнении, что фильм неприличен, но при этом не могут (или не хотят) указать, что же нужно изъять. После «Симона волхва»
{114} репутация Макса, кажется, накладывает неизгладимый отпечаток на все, что он делает. Я рекомендую попридержать «Иуду» по меньшей мере на год. А тем временем попробуем выпустить его в Штатах, может быть, задействуем наши связи в «Юниверсал».
Бедняга Макс! Если только он уже не принял решения, то эта новость положит конец всем его колебаниям. Нет пророка в своем отечестве…
Клер сложила письма аккуратной стопкой в углу стола. Наконец мы дошли до рукописи. И здесь перед нами возникло непреодолимое препятствие. Клер достаточно владела французским, чтобы прочесть написанное, но чем сильнее она вглядывалась в поблекшие, плотно исписанные листы бумаги, тем неразборчивее становился текст. Частично вымаранные фразы, слова, вставленные от руки поверх машинописи, множество ошибок, комментарии на полях скорописью — все это делало рукопись практически нечитаемой.
— Кажется, это интервью. Интервью с Каслом, — сказала Клер. Это, пожалуй, и все, что ей удалось понять, пролистав первые несколько страниц, — Множество фраз на корявом немецком. Видимо, цитаты. Но чтобы все это разобрать, нужно бог знает сколько времени.
Перелистывая помятые и поблекшие страницы, она натолкнулась на сложенный конверт, тоже весь исписанный. На нем была швейцарская марка и штемпель от августа 1939 года. Обратный адрес, теснившийся в одном из углов, можно было разобрать лишь с трудом: «МК, Sturmwaisen, Zurich». Клер долго вглядывалась в буквы.
— «МК» — это Макс Касл, да? Но что такое Sturmwaisen? — спросила она так, будто я мог это знать, — Какой-то штурм. Waisen… это что-то вроде бродяжки, сироты. — Перевод ничего нам не дал. Она пожала плечами и продолжила. На конверте размашистым немецким почерком был написан адрес: Женевьеве Жубер, Париж, журнал «CinéArt». — Вот так раз, — вырвалось у Клер. Это имя было ей знакомо, — Я ее знала. Шапочно. Но пару раз мы встречались. В Париже после войны. Она околачивалась в Синематеке. Ее статьи были в нескольких выпусках. Мне она нравилась. Устоявшиеся вкусы. Масса здравого смысла. Может быть, это ее работа. Она, случалось, брала интервью. В основном у режиссеров. У меня есть ее замечательная беседа с Франжю
{115}… до того, как он стал знаменитостью.
Конверт был слишком мал-объемистая рукопись поместиться в него явно не могла. Казалось, что он пуст, но только казалось. Когда его открыли и потрясли, изнутри вывалилась пожелтевшая фотография размером с паспортную. Клер какое-то время разглядывала ее, а потом протянула мне. Мужчина лет за тридцать. Суровое лицо, темные нерасчесанные волосы, ниспадающие на глаза.
Касл? — спросила Клер, — Возможно, фотография к статье. Если только фото послали одновременно со статьей и если оно было снято для статьи, то, очевидно, его так и не опубликовали. «CinéArt» перестал существовать с началом войны, как и вся западная цивилизация, — Тут она вздохнула — И никаких подсказок — что все это такое. Или почему оказалось вместе с фильмом. Но я не вижу иного выбора — придется нам это расшифровывать.
Я вознес небесам безмолвную благодарственную молитву. Рукопись вместе с письмами явно отвлекли внимание Клер от моей неудачной попытки похитить «Les Enfants du Paradis». К счастью, она больше никогда не возвращалась к этому эпизоду.
— А что с фильмом? — спросил я, — Может, возьмем его в кинотеатр и прокрутим?
Клер покачала головой, предпочитая действовать осторожно.
— С такими старыми лентами нужно обращаться бережно. Если они и в самом деле такие старые, как говорится в письмах из «УФА», то коробки просто так не открыть. Известны случаи, когда старые целлулоидные пленки взрывались при неправильном обращении. Пусть этим лучше займется Шарки.
У Шарки был опыт работы со старыми лентами — он умел их ремонтировать, прокручивать, копировать. Этим он время от времени зарабатывал неплохие деньги. Клер неохотно набрала номер, который он оставил — временное жилище на берегу в Винис-Уэст. Трубку долго не снимали, но в конце концов пьяноватый женский голос пообещал передать Шарки наше сообщение, когда тот появится, однако намекнул, что, скорее всего, это случится не раньше вечера. Потребовалось еще три-четыре звонка и выкручивание рук, прежде чем Шарки согласился прийти в «Классик» в среду ближе к вечеру. Когда он наконец появился, видок у него был тот еще — после нескольких дней и ночей беспробудного пьянства. Его сопровождала девица по имени Шеннон — пышногрудая блондинка на вид лет шестнадцати. Клер обращалась с ней — как и со всеми пассиями Шарки — с привычной жесткостью, которая, впрочем, не возымела никакого действия: девица, казалось, пребывала в состоянии ступора.
