— Вы киномеханик? — спросил Шарки.
Старик ответил, загибая пальцы:
— Садовник. Повар. Шофер. Уборщик. А к тому же и киномеханик, да. — Тоном и выражением лица он давал вам понять, что перегружен неимоверно.
— Надеюсь, что как киномеханик вы лучше, чем как садовник, — сказал Шарки, — Тут у вас настоящие африканские джунгли.
Йоси напустил на лицо искренно печальное выражение.
— Сришком старый, сришком, — простонал он, покачивая головой, — Парьцы не гнутся, — Он вытянул перед собой две подагрические ручки. — Пожаруйста, вы умеете работать с проектор.
Когда Шарки согласился, Йоси отвесил благодарный поклон, а потом устало опустился на стул.
— Только лучше, чтобы ваш босс об этом не знал, — заметил Шарки, — Он говорит, что, кроме вас, никто не может показывать его ленты.
Йоси кивнул.
— Мистер Рипски очень короший. Старый друг. Но иногда говно из него так и прет.
После получаса препирательств Клер и Липски выработали наконец соглашение о порядке показа фильмов. Сначала — его первый, потом — «Иуда», потом — его второй. Нас ждала лучшая выборка из лент Макса Касла, какая показывалась когда-либо за один сеанс. Три кинофильма в идеальном состоянии — именно в таком виде и хотел бы представить их зрителю автор. Это лежало почти за пределами восприятия зрения и разума. Липски выбрал «Графа Лазаря» и «Дом крови» — фильмы, в то время известные миру, если вообще известные, лишь как второсортные поделки категории «В», творения маргинального и теперь уже давно покойного автора, чья карьера, когда он работал над этими фильмами, подходила к заслуженному и бесславному завершению. Любой человек, читая строчку за строчкой их сценарии, не нашел бы там ничего, что отличало бы их от массы других поделок этого жанра. Два очередных ужастика от «Юниверсал». Даже актеры были набраны из традиционного состава тех времен, поднаторевшие в исполнении оборотней и кровососов. Эвелин Энкерс, Джордж Зукко, Анна Нагель, Гленн Стрейндж, Дуайт Фрай
{148}. И тем не менее каждый кадр в этих лентах (показанных так, как это задумывал Макс Касл) был осенен какой-то сверхъестественной силой. Мы — Клер, Шарки и я — уже видели вспышки этой силы, просматривая фильмы, отобранные для фестиваля. Но здесь воздействие таланта Касла было цельным и ненарушаемым. Так же как и при просмотре «Иуды», меня подхватил ураган образов. Ощущение было такое, словно передо мной бушевал торнадо, а я пытался сохранить присутствие духа перед его всесокрушающей мощью. А мощь эта являла собой кино в чистом виде — основополагающий визуальный ряд этого вида искусства. Картинки в движении, смена оглушительных образов, что проносились по неизведанным оптическим потокам и достигали самых глубин загадочного континента по имени мозг.
Достаточно было отметить, что эти фильмы по любым стандартам сделаны мастерски и настолько превосходят обычный студийный уровень, что оказались в категории «В» только из-за ограниченного бюджета. Но здесь было нечто большее, нечто выходившее за пределы простого мастерства. Фильмы Касла навевали неподдельный ужас, который пронзал вас до мозга костей. Ни в одном эпизоде я не мог установить, откуда исходит эта сила, но я был уверен: к сознательному восприятию она не имеет никакого отношения. Скорее, дело обстояло так: за моими глазами какая-то иная часть меня видела иной мир, тот, где реальностью были вампир и его жертва, сверхъестественные события, богохульство. И снова мне на ум пришло словечко «нечистый». Такой нечистой может быть только тварь, встающая из гроба, чтобы поживиться кровью невинной жертвы. Моим глазам открывалась исконная мерзость упыря; она запятнала меня. И не только меня. Она запятнала и Клер. Я увидел это, когда зажегся свет. У нее на лице было то же брезгливое выражение, что и после просмотра «Иуды»: выражение человека, который отказывается верить в только что увиденное. Она заставила себя досидеть до конца первого фильма и смотрела его во все глаза. Но смотреть еще раз «Иуду» она не стала; и «Дом крови» тоже, хотя Липски и сказал, что это его лучшая работа. Вместо этого она извинилась и ушла на кухню ждать меня и Шарки.
Я думал, что старик оскорбится ее уходом — ведь она отказывалась смотреть то, что он считал лучшим своим творением. Но он с таким нетерпением ждал «Иуды», что ему было наплевать на Клер. Миссис Липски, воспользовавшись уходом Клер, не стала терять времени и попыталась сполна извлечь выгоду из ситуации. Она быстренько, похихикивая и подмигивая, уселась рядом со мной. Фильм едва успел начаться, а ее нога уже назойливо терлась о мою. Еще через пять минут ее рука принялась гладить мою. «Извините, — сказал я, ища спасения, — Мне нужно проверить проектор». Остальную часть ленты я досматривал с Шарки из проекционной.
Липски смотрел «Иуду», не отрываясь от экрана, его тощенькое тельце распрямилось, он был весь внимание. Даже в проекционной были слышны его одобрительные вздохи, следовавшие за всеми ключевыми кадрами. Несколько раз я даже слышал, как он бормотал про себя: «Молодец, Макси… просто класс… идеально… идеально». К концу фильма он стал каждый кадр сопровождать жестами, переживая происходящее на экране. Когда зажегся свет, старик напоминал бегуна у финишной черты. Миссис Липски подошла к нему поправить кислородную подушку. «Бедненький Зиппи, — Она обращалась с ним как с ребенком, — Как он переволновался!» Липски поднял на нее взгляд — в глазах у него стояли слезы, грудь теснили рыдания, отчего он не мог вымолвить ни слова. Он открыл рот, потом закрыл, как умирающая рыба. Все, что ему удалось произнести, было: «Макс…»
Он не остался смотреть последнюю ленту. Позднее мы с Шарки нашли его на кухне вместе с Клер — они сидели рядышком за столом и нещадно дымили. Возникало впечатление, будто между ними идет задушевная беседа. Я решил, что, посмотрев «Иуду», старик смягчился и исполнился желания излить душу, хоть бы и перед Клер. Когда появились мы с Шарки, он вскочил и удалился в кабинку. Он не ответил на мои слова благодарности. У дверей миссис Липски удалось схватить меня за руку, и она пожала ее со значением.
— Приходите еще, ясно? — сказала она. — У нас этих кино страсть как много.
По пути домой меня разрывало желание поговорить о фильмах. Но Клер вела себя так, будто и не слышала моих слов.
— Бедный, больной старикашка. — Судя по ее интонации, она действительно за него переживала.
— Маленький вонючий пердун, — добавил Шарки.
— Не будь таким жестоким, — сказала Клер. — Он живет на одном легком. Долго он не протянет. Эмфизема. Еще хуже. Он умирает от душевных страданий. Ему немало досталось в жизни. Когда его включили в черный список, ему приходилось снимать под другими именами или побираться в Европе. Он и тогда уже был слишком болен для этого. Он имеет право быть сердитым на мир.
— А как он попал в черный список? — спросил Шарки.
— По-моему, он тогда придерживался левых убеждений. Его семью арестовали. Приблизительно в то время, когда Джо Маккарти обрушился на Голливуд
{149}, Зип участвовал в съемках документального фильма о Поле Робсоне
{150}, причем вложил в дело немало своих денег. Пошел на это из чистой любви. Не успел он оглянуться, как оказался по уши в дерьме. Его вызвали на заседание комиссии. Обвинили в нежелании сотрудничать. Не посадили его только из-за состояния здоровья. А может, еще и из-за размеров. Даже Маккарти не хватило духа публично издеваться над карликом. И потом, они, видимо, решили, что на обычном кинооператоре дивидендов не заработаешь. Поэтому они просто погубили его карьеру. Он с самых профессиональных вершин свалился на самое дно. От этого осталось много шрамов.
