— На этом экране должно было быть много чего, уж ты мне поверь. Макс все спланировал. Мы даже кое-что успели снять — так, на скорую руку и задешево, — На лице Зипа появилось лукавое выражение, — И вот тут-то и начинается ундерхольд.
— Ундерхольд?
Увидев, что я не понимаю, он повторил слово, акцентируя каждый слог, словно диктовал его ребенку.
— Ун-дер-хольд. Это по-немецки.
Зип мог сколько угодно думать, что это по-немецки, но он явно ошибался.
— А как переводится?
— Ты же у нас профессор. Я думал, что профессора должны знать по-немецки.
Я никогда не говорил, что знаю немецкий. Но я понимал, что просить у него объяснения бесполезно. Как и обычно, у Зипа его просто не было. Я уже понял, что Касл частенько пользовался немецким, чтобы дурачить Зипа. Видимо, это был еще один такой случай. Я запомнил это словечко, надеясь разобраться в его значении позднее.
В тот вечер я пришел в «Классик» с ошеломляющей новостью о саллиранде. Шарки с его техническим складом ума был тут же покорен этим изобретением, хотя понять с моих слов, что говорил Зип о его устройстве, он так и не смог.
— Какие, он сказал, там линзы?
— Он не сказал какие.
— А еще и рассеиватель. Так он сказал?
— Да. И еще какой-то преломяющий фильтр.
Шарки покачал головой.
— Нет, так не поймешь. Ты говоришь, он ее точно тебе не даст на денек-другой?
— Абсолютно. У меня даже создалось впечатление, что он вообще жалеет, что показал мне ее.
— И я тоже жалею, — вставила Клер. — Лучше бы он держал это при себе. Фокус-покус.
Шарки был поражен.
— Ты хочешь сказать, что тебе не интересно, как она работает?
— Не интересно, — ответила Клер. — Я бы к ней и не прикоснулась.
— Не прикоснулась бы?
— Если бы у мадам Кюри было хоть немного здравого смысла, она бы не прикоснулась к радию. Теперь понял?
Что же касается рассказа о замысле «Эдипа», то и у Клер, и у Шарки это вызвало недоумение.
— Кино без картинки — я о таком слышал, — сказал Шарки. — Называется радио.
Пытаясь внести максимальную лепту в прояснение ситуации, я спросил у Клер, не попадалось ли ей немецкое слово, которое звучит «ундерхольд». Нет, ей не попадалось. Даже пробежав по всем unter- в своем немецком словаре, она не нашла никакого ключа к решению загадки Зипа. Вполне понятно, что ее вывод был категоричен.
— Тебе совершенно бесплатно показывают пустой экран от начала кино и до его окончания. Предполагается, что это и есть произведение искусства. Возможно, герр Кастелл полагал, что может себе позволить такую маленькую шутку.
— Не думаю. Зип говорил, что на экране при этом «много всего».
— Много чего?
— Этого он не сказал. Может, это как-то связано с саллирандом.
Хотя я еще несколько раз спрашивал у Зипа про саллиранд, но он упирался и напрочь отказывался говорить на эту тему. «И забудь об этом, понял? На твоем месте я бы вообще забыл, что видел эту чертову штуковину. Если бы эти сироты узнали, что у меня такая есть…»
Зип несколько раз упоминал «этих сирот» и раньше, но не объяснял, кто они такие. А когда я как-то раз задал ему этот вопрос, он замкнулся на остаток дня. Я уже понял, что об этом предмете нужно говорить деликатно. Через какое-то время я задал свой вопрос словно бы мимоходом.
— А что бы они сделали, эти сироты?
— Пусть это тебя не волнует.
Больше Зип никогда не говорил мне про саллиранд. Много воды утекло, прежде чем я увидел такой же.
Прошло еще две недели, и Зип сделал важное признание — почти исповедальное. К тому времени благодаря моей неизменной почтительности он смягчился в отношении меня и, уверовав в искренность моих похвал, рассказывал о своей работе с Каслом все больше и больше.
— Знаешь, вот некоторые из этих трюков — я их вижу, но, по правде говоря, не всегда в точности знаю, как они сделаны. — Я видел, что он был сильно смущен, говоря об этом. — То есть я не участвовал в таких вещах.
Не зная, что спросить, я просто ждал, когда он продолжит.
— Понимаешь, я делал все, что связано со съемками. Макс ни одному другому шутеру, кроме меня, не доверял. Но некоторые из этих трюков — ну вот как проскольз и все такое — делались при монтаже. Макс вроде как ни с кем этим не делился. Не потому, что он мне не верил. Такие уж вот у нас с ним были отношения. Он еще говорил: «Зип, ты классный спец. Поэтому ты мой самый ценный помощник. — В точности его слова. — Ты мои глаза и мои руки». Именно этим я и был — глазами и руками Макса, и я делал все, как ему было нужно. Знаешь, как со мной обращались на студиях до появления Макса? И после Макса тоже? Так, будто перед ними какая вонючая обезьянка или что-то в этом роде. Они от смеха помирали, глядя, как я надрываюсь, таская всякие тяжести. А я ни от какой работы не отлынивал, уж ты мне поверь. Но я знал, что могу быть шутером. У меня был глаз, точно тебе говорю. Остальное не имеет значения. Макс это знал. Он сразу понял, что у меня есть. Он дал мне шанс снимать. Знаешь, какое это чувство? Бог ты мой! Ни с чем другим не сравнится.
Когда Зип говорил о Касле, голос его дрожал от гордости. Казалось, что при этих воспоминаниях его тельце увеличивается в размерах. Но в его словах мне слышались и иные нотки — те, что вызывали у меня глубокое сочувствие. Я начал спрашивать себя, а в самом ли деле Зип так уж понимал Касла и значение его работы. Хотя Зип и не уставал твердить мне, какие они с Каслом были друзья, я теперь почти не сомневался — их отношения были далеки от партнерских, а о равенстве и говорить не приходилось. Мне даже пришло в голову, что Касл, вероятно, больше всего ценил в Зипе его упрямую преданность и добровольное раболепие. Зип был всегда готов стать безропотным инструментом в руках своего учителя — первоклассный оператор, который может справиться с задачей, даже не понимая ее смысла.
Я рассказал обо всем этом Клер.
— Я думаю, Касл неплохо поэксплуатировал Зипа. У Зипа на этот счет другие воспоминания, но мне кажется, Касл им пользовался, потому что Зипом было легко командовать.
Клер согласно кивнула.
— Чем больше я узнаю о твоем Максе Касле, тем меньше он мне нравится.
Мой Макс Касл. Это словосочетание закрепилось в ее словаре. Мой Макс Касл. Не ее. Из-за этого ее упрямого высокомерия у меня пропадало желание рассказывать ей обо всех тонкостях фильмов Касла. Я старался не обсуждать ту сторону его работ, которая была ей больше всего не по душе; например, всеподавляющая атмосфера декаданса в «Докторе Зомби». Зомби из этого фильма отнюдь не были послушными роботами. Они к тому же чисто физически вызывали какое-то особенно отталкивающее чувство — противные природе создания без души или разума, обитающие в человеческом теле. Я знал, что если бы Клер посмотрела эти фильмы, то изо всех сил постаралась бы поставить заслон перед этим чувством отвращения. И я решил сам ставить заслон для нее.
