Труп весь изрублен, и мало толку,
мнится мне, шарить вокруг и подле —
эти мерзавцы не шутят шуток,
и немногое нам осталось.
Тортхельм
Скорбь и слезы! Проклятая погань!
Голову отсекли от тела,
а тулово, изверги, изрубили!
Не битва — бойня!
Тидвальд
Ты рвался в битву,
а эта, право, ничуть не хуже
тех, что воспеты в твоих же песнях,
где Фрода пал, и повергли Финна.
Тогда рыдали так же, как ныне,
и в струнах арф отдаются стоны.
Нагнись, Тотта! Надобно тело
унесть отсюда. Возьмись сзади
и поднимай его осторожно.
Еще немного... Вот так-то лучше.
Медленно движутся прочь.
Тортхельм
Даже мертвый, он будет нам дорог,
пусть изрублен, пусть изувечен.
Голос Тортхельма опять начинает звучать распевно.
В траур оденьтесь, англы и саксы,
от границ моря до границ леса!
Пал оплот наш, и плачут жены,
огонь пылает, и пышет пламя
костром сигнальным. Курган насыпьте,
заройте в землю славные кости,
сложите доспехи его в могилу,
золотой панцирь и меч со шлемом,
убор богатый и украшенья —
все, чем владел сей вождь величайший,
благороднейший из благородных,
спорый в помощи, пылкий в дружбе,
справедливый отец народа.
Славы искал он — и стяжал славу;
курган его пребудет зеленым,
покуда не дрогнут устои мира,
пока существует скорбь на свете,
и свет не сгинул, и слышно слово.
Тидвальд
Изрядно спето, сказитель Тотта!
Трудился до петухов, должно быть,
покуда мудрые мирно дремлют, —
без сна лежал, словеса сплетая.
Но я бы выспался, будь я Тотта,
и дал бы мрачным раздумьям отдых.
Мы христиане, хоть крест и тяжек;
Бьортнота несем мы — не Беовульфа.
Костер ему не пристал погребальный,
и не воздвигнут ему кургана,
а золото отдадут аббату:
пускай оплачут вождя монахи
и мессу за упокой отслужат!
Чернецы ученой латынью
в путь последний его проводят,
коль мы домой сумеем добраться —
долга дорога, а груз нелегок!
Тортхельм
Труп тянет книзу. Дай передышку!
Спина разбита, дыханье сперло!
Тидвальд
Когда бы меньше словес ты тратил —
и дело спорилось бы лучше.
Крепись! Уж близко. Давай-ка, Тотта,
берись опять — и ступай, да в ногу:
так будет легче.
Тортхельм неожиданно останавливается.
Да что ты — спятил?
Опять споткнулся?
Тортхельм
Во имя Божье,
смотри скорее!
Тидвальд
Куда, приятель?
Тортхельм
Сюда, налево! Там тень крадется —
она темней, чем на небе тучи!
Их две! Должно быть, то тролли, Тида!
А может, призраки из преисподней:
они ползут, к земле припадая,
и мерзкими шарят во мгле руками.
Тидвальд
Неведомые ночные тени —
вот все, что вижу. Пускай поближе
подкрадутся — тогда посмотрим.
Уж не колдун ли ты, коли взглядом
творишь в туманной тьме привиденья
из смертных?
Тортхельм
Чу! Ты слышишь, Тида?
Из тьмы голоса донеслись глухие —
смеются, шепчут, бормочут, блеют...
Уже близко!
Тидвальд
Теперь слышу.
Тортхельм
Спрячь свет!
Тидвальд
Тише! А ну, живо,
ложись близ тела и жди молча!
Ни слова больше! Шаги все ближе!
Оба прижимаются к земле. Кто-то крадучись приближается. Подпустив неизвестных поближе, Тидвальд внезапно выпрямляется и громко восклицает:
Привет, братцы! Вы припозднились,
коль ищете битвы; но так и быть уж,
будет вам битва, и по дешевке!
В темноте слышен звук борьбы. Крик. Высокий, пронзительный голос Тортхельма:
Тортхельм
Ты, грязный боров! На, угостись-ка!
Давись добычей! Эй, Тида!
Готов голубчик: гнусных дел боле
творить не станет. Искал мечей он —
и на острие меча наткнулся.
Тидвальд
Упырь убит! Удальцу дивлюсь я.
Уж не дарует ли удачу
меч Бьортнота? Вытри от крови
славный клинок и остынь маленько!
Не для того этот меч ковали.
Слишком щедр ты. Щелчка в затылок
да пинка за глаза хватило б.
Жаль мараться! Их жизнь презренна,
но и подонка б зря не убил я,
а убил — не хвалился б. Трупов
здесь достаточно. Будь он даном,
дело иное; тогда тебя я
сам похвалил бы. А псов поганых,
нечисти гнусной, падали грязной
всюду немало; я ненавижу
всех их — будь он язычник, будь он
окроплен святою водицей.
Ада отродья, дьявола дети!
Тортхельм
Даны?! Довольно спорить! Скорее!
Как мог забыть я о прочих? Знамо,
неподалеку они таятся,
зло замышляя. Эти звери
нападут на нас из засады,
если услышат!
Тидвальд
Мой храбрый мальчик,
это были не северяне;
северян тут уж не сыщешь.
Сыты сечей и кровью пьяны,
доверху нагрузив добычей
лодки, в Ипсвиче пьют они пиво,
идут на Лондон в ладьях своих длинных,
пьют здравье Тора, в вине тоску топят,
обречены аду. Эти же — просто
оборванцы, и люд ничейный:
обирают они убитых —
промысел, проклятый Вышним Небом,
мерзко и молвить. Почто дрожишь ты?
Тортхельм
В путь! Прости мне, Христе, и призри
долу на подлое наше время!
