Мужчина исполнил еще одно танцевальное па, и на этот раз женщина смилостивилась над ним и улыбнулась. Ее аура превратилась в небесно-голубую. Она сунула руку в сумочку и опустила горстку мелочи в стаканчик нищего. Он снял шляпу, взмахнул ею и отвесил женщине низкий поклон. Их обоих объяли яркие вспышки. Я стала озираться по сторонам — но для окружающих световое шоу было недоступным. А я поняла, что каждый из людей окружен слабым свечением. У многих оно было приглушенным, а у некоторых — каким-то грязноватым. Мне и прежде случалось видеть над головами людей светящиеся короны, но я относила их к симптомам начинающегося приступа мигрени.
Мой учитель йоги постоянно твердил об ауре. По ней вроде бы легко определить, хорошее у человека настроение или нет, счастлив ли он, пребывает в депрессии или болен. Я всегда считала, что это обычное нью-йоркское шарлатанство, но однажды я принесла свой ноутбук в ремонт и заняла очередь в мастерской. Рядом со мной находился один мужчина. Через несколько минут он спросил меня: «Вы художница?»
Я решила, он просто клеится ко мне, но вот что удивительно: тогда я оделась весьма строго и консервативно. После посещения мастерской мы с отцом собирались на аукцион «Сотби». В моем внешнем облике не было ничего особо артистичного.
Я ответила, что я работаю дизайнером ювелирных украшений, а раньше немного рисовала и занималась скульптурой.
«Вы художница, — настойчиво произнес он. — Я вижу по вашей ауре».
Мы проболтали еще пару минут. Он вовсе не пытался подцепить меня и не стал клянчить у меня милостыню. Тут подошла моя очередь. Мое прекрасное настроение мигом улетучилось. Я узнала, что ремонт жесткого диска обойдется мне в восемьсот долларов — а все из-за того, что накануне я опрокинула на него бокал белого вина.
Сейчас, дождавшись поезда и усевшись в вагоне, я принялась размышлять о том случае. Что рассмотрел мужчина в мастерской? Может, зеленое свечение, окружавшее юную латиноамериканку в медицинской униформе и кроссовках на толстой подошве? Желтые вспышки, исходящие от миловидной темноволосой женщины? Она слегка улыбалась и слушала музыку на айпаде. Я искренне надеялась, что она не замечает мутных миазмов, которые сочились от старика, кутающегося в пальто. Вероятно, только я могла наблюдать за темно-горчичным венцом на голове пожилой женщины. Она морщилась и прижимала руку к правому виску всякий раз, когда поезд со скрипом тормозил. Нетрудно сообразить, кто здоров, а кто погружен в отчаяние и боль. А еще я обнаружила, что порой ауры разных людей соприкасались, и каждая сразу же изменялась.
Впервые я присмотрелась к этому на станции «Сто семьдесят пятая улица». Народу прибавилось, и в вагон в последний момент успел вскочить мужчина средних лет в коричневом плаще. Он ухватился за верхний поручень и скривился. Он был не настолько стар, чтобы любой пассажир автоматически уступил ему место, но явно испытывал недомогание. Его окутало темно-красное облако — кровавая дымка. Несколько человек предпочли отойти в сторону, будто почувствовали опасность заражения. Я собралась встать, но меня опередила латиноамериканка в униформе. Девушка заботливо прикоснулась к плечу незнакомца. Он свирепо уставился на нее, и я испугалась, как бы он ее не ударил. Однако она решительно взяла его за руку и указала на свободное место. Мужчина что-то неразборчиво пробурчал, сел и откинулся на спинку скамьи. Гневно-алое свечение превратилось в бледно-розовое. Девушка была по-прежнему окружена зеленым цветом, но теперь цвет стал еще ярче и мощнее. Ее аура прикоснулась к пожилой женщине с головной болью, и горчично-желтая корона засияла золотистым, как цветок нарцисса. Молодая женщина внезапно пропела строчку из песни, которая звучала на ее айпаде, а старик в пальто громко рассмеялся. Краски рябью пробежали по вагону. Одно-единственное действие стало камешком, брошенным в реку и вызвавшим круги на воде. Я гадала, далеко ли они распространятся и сможет ли что-то их остановить. Вскоре все стало ясно.
На станции «Сто шестьдесят восьмая улица» девушка в медицинской форме вышла. «Наверное, она работает в Нью-йоркской Пресвитерианской больнице», — предположила я. А к нам ввалилось немало пассажиров. Полный мужчина не удержался на ногах и рухнул на колени к «серому» старику, который выругался в адрес тех, кто слишком много ест. Толстяк покраснел, его аура побагровела. Он протиснулся в глубь вагона и задел локтем дорого одетую женщину. Та фыркнула и распространила вокруг себя сернисто-желтые искры, наполнившие воздух густым дымом. Я почувствовала, как нарастает напряжение, и решила, что надо поскорее выйти и взять такси, но передумала. Поймать машину до центра не так-то просто, да и обошлась бы поездка в целое состояние. При мысли о деньгах ко мне вернулись мои будничные заботы. События последних двух дней меня отвлекли, но я понимала: когда пыль осядет, мы с Романом останемся с колоссальным долгом. А если отца станут подозревать в страховом подлоге? «Что же будет, — с тоской вздохнула я, — с картинами, которые полицейские конфисковали у арестованных грабителей? Их оставят в участке как вещественные доказательства? Или мы сможем их продать, если будут предложения от коллекционеров?»
Голова пошла кругом. Мысль о том, что мне предстоит спасать мир от злобного Джона Ди, стала нелепой выдумкой. Какие уж тут мантикоры, вампиры и фейри! Галерея на грани разорения. Я не сумела спасти Эдгара Толберта от смерти. Когда я вспомнила об Эдгаре Толберте, угрызения совести нахлынули на меня волной. Я целую ночь любовалась полетами фейри, сейчас развлекалась разглядыванием чужих аур, а друг матери погиб из-за меня. Я настоящее чудовище. И как такое жалкое и эгоистичное существо будет противостоять могущественному Джону Ди?
Поезд мчался к станции «Четырнадцатая улица», а я погрузилась в самое мрачное настроение. И я не воспрянула духом, выйдя из метро. День, начавшийся с яркого солнца, стал серым и неуютным. Небо затянуло тучами. Прохожие кутались в куртки, глядели себе под ноги, и у всех над головами я видела только серые и коричневые искры.
Потом ситуация ухудшилась. Когда я приблизилась к зданию больницы Святого Винсента, дверь распахнулась. Мне навстречу вышла женщина — бледная, осунувшаяся. Она закрыла лицо руками и прислонилась к стене. За ней следом выбежал мужчина. Он беспомощно остановился возле своей спутницы, захотел обнять ее, но его рука застыла в воздухе. Я и понятия не имела, какую ужасную новость они узнали… Но их тоску я ощутила на вкус — язык защипало от соленой крови и медных монет.
Внутри все пропиталось этим запахом. В вестибюле я ощущала страх и отчаяние и едва держалась на ногах. Люди, сидевшие в зале для посетителей, были окружены коричневыми и темно-красными лужицами. Правда, везде мелькали и более яркие вспышки. Муж, обнявший свою престарелую жену, излучал сиреневый свет. Девочка с куклой и рассказывающая матери алфавит, была окружена розовым гало. Я дотащилась до этажа, где лежал мой отец, и сразу почувствовала облегчение.
Странно. Ведь здесь размещались больные, находящиеся в критическом состоянии, но в палатах царил покой. Я вдохнула поглубже (в первый раз после того, как выбралась из метро!) и сосредоточилась. На этаже, как всегда, пахло хлоркой, но под этим больничным запахом — а может, поверх него, — струился поток свежести. Аромат сосен и ручьев усиливался с каждым шагом. А потом я увидела зеленое сияние, исходившее из палаты Романа. Я на миг остановилась и почувствовала, как в меня проникает надежда. Если жив мой отец, да и я сама — в относительном порядке, значит, никакие финансовые проблемы нам не помешают. В голове прозвучал любимый латинский девиз Романа, обнаруженный мною на старинном перстне с печаткой. «Dum spiro, spero» — «Пока живу, надеюсь». Я непременно найду способ выбраться из передряг и разберусь с Джоном Ди. Но сначала выясню, кто излучает целительную ауру.
