Никаких следов собак или женщины. Пустынные лестницы и коридоры, стойла для оглушения и девственные настилы… Я уже начал отчаиваться, на какое-то мгновение заколебался, но заставил себя продолжать осмотр, несмотря на растущий страх и уверенность в том, что мне придется испытать все муки ада, чтобы добраться до выхода. Слева от себя я обнаружил на полу расколотый циферблат весов, сломанные обогреватели, разбитые водозаборники и груду ушных бирок, этих предсмертных ярлыков. Наверху опоры с крюками и нависающими направляющими долгой продольной линией вспарывали потолок до бойлера, продырявленного обледеневшими внутренними трубами. Было темно… Так темно, что от давящего мрака ломило спину…
Внезапно нестерпимая вонь разложения обожгла мне ноздри. Реальная, до того въедливая, что мой желудок начал сокращаться. Я отступил на три шага назад, постарался зарыться ртом и носом в ворот куртки и с опущенной головой снова двинулся вперед. Но эта пакость впитывалась в ткань и яростно, точно смертельный газ, проникала в меня. Напрасно я старался дышать как можно реже, с каждым новым глотком воздуха я ощущал, как мои органы через рот стремятся наружу. Я выблевал струйку желтоватой желчи, взял себя в руки и дотащился до приоткрытой тяжелой металлической двери, ведущей в холодильник. От чудовищного запаха, мучительным объятием сдавившего мне грудь и ребра, я распрямился.
Прямо передо мной, в безжалостном свете моего фонаря, были свалены в кучу шесть собак с раскроенными черепами, проломленными телами и спинами, резаными зияющими ранами. Мощный фонарь выхватил из темноты их уцепившиеся за костяк, до предела натянутые через почерневшую гниющую плоть сухожилия. Едва держащиеся на зрительных нервах в глазных впадинах высохшие глазные яблоки и умоляющие морды, застывшие в последнем крике боли, врезались мне в память. Новый, более жестокий приступ рвоты заставил меня согнуться пополам. За спиной со скрипом стала медленно закрываться дверь на ржавых петлях. Я был на грани сердечного приступа, сердце остановилось и снова беспорядочно и обреченно забилось. Я бросился вон, вместо того, чтобы повернуть назад, свернул вправо и, исполненный отвращения, словно безумный устремился в наклонный коридор. По обе стороны бежали и скрывались в неведомых глубинах бойни сточные канавки, наполненные высохшей, почти испарившейся кровью. От этих пыльных белых плиточных стен, заляпанных остатками мертвой кожи и осколками костей, у меня кружилась голова. Отраженный оргстеклом будок для ветеринарного контроля внутренностей свет моего фонаря, точно скальпелем, резанул меня по глазам. Я продолжал из последних сил двигаться вперед, цепляясь за остатки смелости, еще руководившей мною.
Поперечные сточные канавы под сильным уклоном свернули вправо и влились в глубокий ров. Я нагнулся и дрожащей рукой стал водить любопытным глазом фонаря по дну колодца. По металлической лестнице можно было спуститься и, вероятно, проникнуть в бетонный туннель, похоже ведущий в самое сердце вентиляционной и канализационной системы. Туда шли многочисленные трубы различных диаметров, и я отважился посетить подземелье, легкие этой преисподней. Проведя кончиками пальцев по поверхности труб, я ободрал кожу на фалангах о кромку когда-то лопнувшего под жестоким напором льда металла. Брызнула кровь и, смешавшись с пылью, густыми каплями гулко шлепнулась вниз. И тут я заметил отпечатки обуви. Свежие следы, чистые, с четкими и определенными очертаниями. Здесь, во мраке, под землей, вдали от любопытных взглядов, на этом дьявольском складе, они шли туда и обратно. Следы убийцы…
Трубы и следы привели меня к боковому проходу, откуда доносился глухой, едва различимый звук, словно где-то далеко работал двигатель. Там, в глубине, из-под двери выбивался луч белого света. Я попятился и вернулся к подножию лестницы, чтобы вытащить из кармана сотовый и набрать номер дежурной части уголовки.
Связи нет, соединение невозможно. Весь этот металл и бетон работали как непроницаемый экран, непреодолимая преграда для волн. У меня не возникло и мысли вернуться на поверхность, я решился действовать в одиночку. В моем арсенале был эффект неожиданности…
Возвращение к ревущему жерлу туннеля с низким давящим потолком. Я представил, как за этой дверью убийца с резкими в свете масляного фонаря чертами лица истязает молодую женщину, лишая ее пищи и вонзая свои когти в нежное тело.
Погасив фонарь, я продвигался вперед, стараясь ступать так легко, как только мог зрелый мужчина плотного телосложения. Снаружи дверь оказалась заперта на висячий замок, что свидетельствовало об отсутствии убийцы. Это успокоило меня и одновременно разочаровало. Очевидно, урчание исходило от небольшого портативного электрогенератора. Я выставил вперед дуло «глока», отвел голову в сторону и выстрелил в зацементированную дужку замка. Пороховая вспышка, словно огненное дыхание дракона, на миг осветила коридор, и душераздирающий крик, перешедший в отвратительный вой, заполнил туннель. Выбив дверь ногой, я прижался к грязной стене. В полумраке сверкающими лезвиями метались сполохи света. То, что я увидел, полоснуло меня по глазам…
Голова была повернута в мою сторону. Кожа на скулах натянулась так, что едва не рвалась, на одутловатом помертвелом лице выделялись покрытые коркой лихорадки губы. Зрачки в остекленевших и едва двигающихся, словно оторванных от нервов, глазах казались прозрачными. Хрупкая керамика тела, буквально трескающаяся под выпирающими ребрами и открытыми ранами, казалось, вот-вот брызнет тысячами осколков костей и ошметков мяса. Приколоченные гвоздями к столу груди, в мраморных зеленовато-серых прожилках, розоватых сосудах и чернеющих вокруг шляпок гвоздей ранках, распухли и воспалились.
Несмотря на обездвиживающий ее челюсти стереотаксический аппарат, прежде чем издать жалобный стон, женщина пошевелила губами и кончиком языка вытолкнула изо рта белую пену. Я не знал, понимает ли она, кто я. Она пыталась заплакать, но не находила сил даже на то, чтобы потекли слезы.
Над ней наклонно торчал объектив: цифровая камера фиксировала происходящее…
— О боже! Я из полиции! Я вытащу вас отсюда!
Я подошел и, едва касаясь, провел рукой по почти вдавленной внутрь щеке. Рефлексивно она снова взвыла. Я отвинтил тиски на ее висках, снял металлические прутья, удерживающие рот открытым. Голова, слишком тяжелая для ослабевших мышц шеи, упала мне в ладонь. Как отвязать ее, не поранив еще больше? Потрепанная веревка впивалась в белое полотно кожи, при любом неловком движении деревянные занозы грозили еще глубже впиться в тело. В ловушке! Я не могу освободить несчастную, вызволить ее голову так, чтобы масса черепа не завалила тело на бок, оторвав приколоченные к столу груди. А у нее сил было как у птенца, выпавшего из гнезда…
— Вы спасены. Сейчас я вами займусь. Вы можете говорить?
Ее шумное дыхание, как у распластанного на песке арены быка, участилось. Губы раздвинулись, сорванные голосовые связки исторгли какой-то монотонный нечленораздельный звук. Я испугался, что она сейчас умрет, что одно неверное движение, и она разобьется на куски. В голову мне не приходило ни одного способа вызволения ее тела из смертельных объятий строительных гвоздей. Сгустки засохшей крови и воспаление, распространившееся до самых сосков, не позволяли даже притронуться к ее коже без риска убить несчастную, причинив новую боль. Мне категорически требовалась помощь.
