— Сейчас я уберу руку. Попытайтесь удержать голову прямо.
Я только убрал кончики пальцев, но голова сразу закачалась, едва прикрепленная к телу шатким остовом шеи. Предстоящее решение претило мне.
— Послушайте, я сейчас вернусь. Вам нужна медицинская помощь. Я закреплю вам голову аппаратом, но не буду слишком сдавливать.
Она подняла на меня гноящиеся глаза. Я прочел в них ненависть и желание умереть, превосходящее желание жить. Она молча умоляла меня остаться с ней, хоть как-нибудь поддержать ее. Душа моя рвалась на части, но я одной рукой зажал тиски, а другой попытался не дать упасть ее голове, почти оторванной от остова ее тела. К чему эта одинокая вылазка? Какие нелепые амбиции помешали мне заранее, сразу, как только подозрение закралось голову, вызвать подкрепление?
— Я вернусь, обещаю вам! Я только поднимусь позвонить. — Я показал ей сотовый. — Нам придут на помощь, вас освободят, вы меня слышите? Вас освободят! Держитесь. Умоляю вас, только держитесь!
Дрожащими пальцами я прикоснулся к ее спутанным грязным волосам, стараясь не встретиться с ней глазами, и бросился в коридор, прерывисто дыша, почти теряя сознание и прижимая к себе телефон и револьвер, как потерпевший кораблекрушение — свои последние пожитки. Мне необходимо было спасти ее, чтобы спастись самому. Теперь больше ничто не имело смысла: только спасти ее! Чтобы она осталась в живых!
Я с осторожностью проник в туннель. Моя припаркованная у входа машина, грохот выстрела в глотке бойни были ощутимыми доказательствами моего присутствия. В тот момент, когда я бросился на ведущую наверх, в помещения для забоя, лестницу, в мое плечо впился пучок света, и я ощутил резкий укол в левой дельтовидной мышце. Я отпрянул к стене, направил луч фонаря к своей шее и обнаружил маленький оловянный тубус, оканчивающийся букетом красных перьев… Анестезирующая стрела. Я выдернул ее из куртки, направил дуло своего «глока» вверх и стрелял до тех пор, пока в пальце оставались силы жать на курок. Внезапно что-то сдавило мне легкие, невидимая рука стиснула горло, стало трудно дышать. Казалось, левая рука и плечо отрываются от тела, какая-то холодная жидкость с поразительной быстротой растекалась по моим нижним конечностям. Нечеловеческим усилием я развернулся в коридоре, а ноги мои тем временем словно вросли в скалистое море. Ножные мышцы ослабли и предали меня. Присев, а затем и вовсе завалившись на пол, неспособный пошевелиться, я, стараясь превозмочь действие анестетика, скреб пальцами по осколкам неоновых ламп. Я почувствовал лишь незначительный укол боли — доказательство того, что мощный прилив препарата завершал молниеносное угасание моих ощущений. Моя окровавленная ладонь сама по себе разжалась, непослушные пальцы согнулись и выпрямились. Неподвижные веки. Открытый рот. Невозможность сглотнуть. Но в полном сознании. Как выдернутая из воды рыба. Мои члены вытянулись, а потом скрючились. Идущие на уровне пола трубы обмякли, преувеличенно медленно свились в пространстве. Поднятая моим падением пыль осела у меня на сетчатке, вызвав неуправляемую слезоточивость.
Мне казалось, что я ничего не слышу. Ни звука его шагов, ни его дыхания, однако я знал, что он приближается, я чувствовал его, как, не видя пламени, угадывают дыхание огня. Он шел прикончить меня, подобно мессии зла, посланнику потустороннего мира, которому поручена миссия разрушения. Я не готов умереть, я хочу жить! Но отныне выбор был не за мной. Мои глаза оставались неподвижны. Я хотел заговорить, закричать, но слова застряли на границе моего сознания или повисли на голосовых связках. Где он? Я слышал, как с гулом разливается, вскипает моя кровь, переполняя артерии. Внутренние звуки моего организма усилились, внешние ослабели. Кто-то надел мне на глаза повязку, но я не увидел его рук. Полная темнота. Я почувствовал, как какая-то сила протащила меня на много метров, сила какого-то невидимого, но необыкновенного магнита. Кто-то или что-то, возможно, возвращало меня в то место, откуда я вышел. Долгий, бесконечный стон отчаяния. Душераздирающе закричала девушка. Я угадывал содрогания надежды, замирающей в ней, подобно последним волнам скованного льдом моря. И больше никакого движения. Меня оставили на полу. Крики перешли в клохтанье, клохтанье — в предсмертные хрипы, а потом — потом ничего… Я тонул, тонул, тонул…
* * *
Я медленно приходил в себя. Ощущение было такое, будто я наглотался наждачной бумаги. Окоченевшими пальцами я снял повязку с глаз. Поднялся, ощущая тяжесть во всех членах, скованных остаточным действием анестетика, огляделся по сторонам и тут обнаружил, что для девушки уже ничего нельзя сделать…
Глава пятая
В хранящей могильное безмолвие комнате специалисты научно-технического подразделения полиции устанавливали мощные галогенные светильники, а срочно вызванный на место медбрат брал у меня кровь для токсикологического анализа.
В туннеле снабжения судмедэксперт Живой Труп ожидал от офицера научного департамента Судебной полиции разрешения на осмотр тела. Я же вырвал себя из преисподней и подставил лицо лучам восходящего солнца, а потом уселся на заднее сиденье машины «скорой помощи» во дворе бойни. Запутавшиеся в паутине насекомые свисали вдоль водостоков, в солнечном сиянии напоминая шелковые сережки. Ползучий туман превращал в сплошной серый поток все вокруг, начиная с асфальта, и, насколько хватало глаз, далеко в полях, намертво зажимая пейзаж в тисках печали и отчаяния. Позади, в туманном воздухе, на автотрассе А13, вторя сердечному ритму, коротко всхрапывали автомобильные двигатели.
Прорезав фарами густой туман, прибыла служебная машина и припарковалась рядом со «скорой помощью». Из нее с осунувшимися от беспокойства лицами вышли Сиберски и Элизабет Вильямс. Их взгляды могли бы истолочь стекло в порошок. К ним присоединился третий силуэт, карикатура на психолога, Торнтон.
— Черт бы вас побрал, комиссар! — проворчал лейтенант. — Вы должны были вызвать подкрепление! Леклерк в ярости! — Он взглянул на меня более мирно. — Рад видеть вас живым…
— Я не предполагал, что собачий след так далеко меня заведет… Все так стремительно связалось… — От неотступно преследующего меня воспоминания об отчаянных содроганиях девушки мои зрачки расширились. Я покачал головой и, указывая на подошедшего к офицеру Судебной полиции Торнтона, бросил Сиберски: — А этот кретин что здесь делает?
— Папенькин сынок настойчиво просился. А разве можно отказать папенькиному сынку…
Я пожал плечами и обратился к Элизабет Вильямс:
— А я думал, вы никогда не выезжаете. Ведь говорят, будто настоящие психологи целый день сидят в своих бетонных норах, под землей, отрезанные от всего, что их окружает?
Она передернула плечами. Вместо костюма она надела свитер с V-образным вырезом и черные брюки в рубчик. Она скрестила на груди руки, будто так можно было защититься от холода. Солнце больше не проглядывало сквозь туман, и мне показалось, что снова наступает ночь.
— Верно. Однако нет ничего дурного в том, чтобы изменить американской методике. И потом, ведь не думаете же вы, что произведение Пикассо на фотографии смотрится так же, как в галерее? Вы застигли убийцу прямо в хорошо смазанном и отлаженном механизме его постановки, очевидно продолжительной и гнусной. Вы сыграли роль песчинки, от которой заело испытанную машину. Я хочу собственными глазами увидеть, каким образом все это отразилось на месте преступления… А вам бы следовало поспать и переодеться. Вы бы и призрака напугали.
