Тедди следовало бы прийти в восторг, но он лишь совершенно равнодушно подумал, что, возможно, этот заказ принесет хоть какие-то деньги. Имя и место могли бы показаться знакомыми, но для него имело значение и волновало только одно имя – Франсин Хилл. Он закрыл глаза и представил себя в тот момент, когда держал ее белую руку и писал свой номер телефона на запястье. Рука Франсин была мягкой, теплой и сухой, а кожа – гладкой, как шелк. Почему она ему не позвонила?
Тедди вспомнил, как сам наполовину забыл ее номер. Он его не записал и вынужден был держать в голове. Однако он стал искать ее отца в телефонном справочнике и нашел номер. Наверное, Франсин смыла запись со своего запястья или та женщина, которая выходила и задавала ему вопросы, заставила смыть его номер. Тедди нетрудно было представить, как кто-либо кого-то к чему-то принуждает.
Вернуться на остановку и еще раз попытать счастья? Идея выглядела унизительно, он этого не сделает, никогда больше не покажется на глаза той женщине. Можно подождать Франсин на остановке возле работы и пригласить сходить с ним куда-нибудь. А как приглашать? Просто сказать: «Пойдем со мной выпьем чего-нибудь»? Или «Давай погуляем»? Вполне вероятно, что она ответит «нет».
И надо ли брать «Эдсел»? Следует ли ему поехать в Сент-Джонс-Вуд на «Эдселе»? Наверное, нет. Это безрассудство, как на это ни смотреть, ехать куда-то на нем. Достаточно крохотной аварии, даже прокола в шине, чтобы положить конец всему. Уж лучше ехать на метро, по Юбилейной линии.
Телефон зазвонил, когда Тедди уходил. У него сердце едва не выскочило из груди. Было начало второго. Почему-то он подумал, что если Франсин позвонит, то из того магазина и в обед. Но это была не она, звонила женщина, у которой на кухне с потолка текла вода и которой дали телефон Кейта.
– Он ушел на пенсию и переехал в Лифук, – сказал Тедди.
В вагон поезда зашла девушка, очень похожая на Франсин, но в дешевой, потертой версии. Как плохо выполненная репродукция великого творения художника, подумал Тедди, или как ДСП, покрытая шпоном и претендующая на то, чтобы казаться дубом. У девушки были обкусанные ногти, пятно в центре правой щеки и костлявые коленки. По сути, только волосы делали ее похожей на Франсин да темные глаза. Франсин – совершенство. Можно снять с нее одежду, осветить мощной дуговой лампой, внимательно оглядеть каждый дюйм тела и не найти ни одного изъяна, ни одного пятнышка. Однажды он так и сделает.
Тедди вышел на «Сент-Джонс-Вуд», свернул вниз по Гров-Энд-роуд и на перекрестке с Альма-гарденс перешел на другую сторону. Оркадия-плейс пряталась там, где меньше всего можно было ожидать увидеть улицу с домами, в конце Мелина-плейс. И замер на несколько мгновений: он и не предполагал, что в Лондоне существуют такие места. Оно очень напоминало провинцию, деревенский уголок в городе, или фотографию из альбома, посвященного провинциальным городкам. Здесь царила удивительная тишина. Шум движения доносился издали и походил на жужжание пчел. Коттедж «Оркадия» оказался домом-невидимкой, его не было видно из-за высокого занавеса разнообразных листьев, перистых и заостренных, блестящих темно-зеленых и нежных бледно-зеленых, золотисто-бронзовых и пастельно-желтых. Он открыл кованую калитку и вошел внутрь.
Везде были цветы, но он не знал их названий. Тедди знал только розы, и их тут было в изобилии: розовые, красные, белые, пахучие. В ящиках под окнами и над подвесными вазами высились шапки розовых и фиолетовых «граммофончиков» и голубых маргариток, а вниз свешивались длинные плети с серебряными листьями. Они цвели на фоне задника, ниспадающего многослойного полотна из блестящих листьев, зеленых, но тронутых бронзой. Большая часть фасада была скрыта листвой, как драпировкой или плотной, слегка подрагивающей ширмой.
Где он это видел, эту стену из листьев? На картине, естественно, на ней наверняка изображен этот самый дом. Оркадия-плейс. Наверное, Тедди слишком сильно погрузился в свои мысли, если не сообразил этого раньше. Молодой человек подошел ближе, заглянул внутрь завесы, прикоснулся к листьям и к золотисто-красным побегам, которые ползли вверх, цепляясь усиками за кирпич, погладил одним пальцем светло-серую дверь, внимательно всмотрелся в стекло – он впервые в жизни видел такое, оно очень напоминало затвердевшую чистую зеленую воду.
Хозяйка открыла дверь прежде, чем он позвонил. Еще одна женщина, наблюдавшая за ним. Что на них нашло? Эта выглядела так же, как говорила по телефону: яркой, резкой, слишком старой для платья, что было на ней. Она окинула его взглядом, как будто ощупала руками.
– Входи, Тедди, – произнесла женщина так, будто знала его многие годы. – На улице жарко, наверное, ты не прочь что-нибудь выпить.
Гарриет Оксенхолм, так она представилась по телефону. Звоночек, который должен был бы прозвенеть раньше, но не прозвучал из-за внезапно обрушившейся на него рассеянности, издал трель сейчас. Рыжие волосы те же, и нос, наверное, тот же, но невозможно, чтобы… Как бы то ни было, Тедди не намерен ставить себя под удар, он не хочет выглядеть дураком, когда она скажет, будто не понимает, о чем он говорит. Кроме того, к тому моменту, когда он сделал два шага по холлу, его захватило нечто более важное для него: окружающая обстановка, сам дом.
С ним не мог сравниться ни один из самых красивых домов, которые доводилось видеть Тедди. Гармония холла, той комнаты, куда хозяйка его провела, окон, стен, ковров, цветов, мебели, картин – все ошеломило его. Единственным местом, хотя бы отдаленно напоминающим это, был музей Виктории и Альберта, в который Тедди однажды водили Ченсы, единственным местом, думал он тогда, где человеку повезет увидеть стулья, ковры и вазы, как эти. Он смотрел по сторонам, поворачиваясь то вправо, то влево, то поднимая взгляд к потолку, то переводя его на высокие окна, выходившие на задний двор.
И здесь живут люди, эта женщина. И она реальная, обычная женщина средних лет с длинным носом и крашеными рыжими волосами. А здесь должно жить только совершенство, все это прекрасное окружение может быть уютным пристанищем только для идеальной красоты. Только для Франсин. Одетой в свое белое платье, сидящей вот в этом кресле с кремовой парчовой обивкой. И ее белая рука должна лежать вот на этом белом с золотом подлокотнике.
– Что будешь пить? – обратилась к нему Гарриет. – У меня во льду лежит великолепное «Шардоне», оно восхитительно холодное. Хотя, может, ты предпочитаешь что-то покрепче?
Тедди заставил себя встряхнуться, спуститься на землю. Зачем она предлагает ему выпить? На мгновение он забыл, с какой целью оказался здесь. Тедди чувствовал себя так, будто побывал в мечте, примерно так же, как когда приходишь в какое-то место, чтобы выполнить определенную задачу, а люди обращаются с тобой так, будто ты пришел ради чего-то совершенно иного.
– Лучше покажите, куда вам нужно встроить шкаф, – сказал он.
– Давай сначала выпьем.
Тедди кивнул, сдался:
– Тогда воды.
Разочарование женщины было очевидным. Он его не понимал. Вот если бы Тедди – что маловероятно – пригласил кого-нибудь выпить, то он очень обрадовался, если бы гости предпочли воду, ведь это избавило бы его от расходов. Наверное, деньги для Гарриет не главное, их у нее, вероятно, много. Он взял стакан с рассеянным видом, не глядя на нее, поскольку была для него самой непривлекательной вещью в этом доме, во всяком случае наименее привлекательной, если сравнивать. Хозяйка налила себе огромную порцию вина и теперь странно поглядывала на него поверх стакана. Он резко произнес:
