– Зачем ты постоянно разглядываешь себя? – спросил муж, будто никогда не спрашивал об этом.
– Я разглядываю себя не больше, чем любой другой человек.
Франклин рассмеялся.
– Позволь напомнить тебе: на следующей неделе я уезжаю отдыхать. Поэтому я хочу, чтобы из химчистки вернулись мои вещи. Ты должна была забрать их вчера, не знаю, почему ты этого не сделала.
– Франки, ты едешь один?
– А почему ты спрашиваешь? Я же тебя не спрашиваю.
Ее отражение надуло губки.
– Настанет день, – сказала Гарриет, – ты вернешься, а меня здесь не будет.
– Вполне возможно. – На самом деле он не считал, что такое осуществимо. – Ты тоже можешь вернуться, а меня здесь не будет.
– Что бы ты делал, если бы я ушла?
Франклин усмехнулся. Как и у всех состарившихся худых мужчин, улыбка на его костлявом лице превращалась в оскал.
– Не забудь позвонить стекольщику, – сказал он.
Вместо этого, когда муж ушел, Гарриет позвонила Тедди Грексу. В два часа его вполне устраивает. Что она думает о рисунках? Гарриет практически не взглянула на них, но ответила, что предпочла бы не высказывать своего мнения по телефону. Именно об этом они и будут говорить, когда он придет.
Парикмахер освежил ее волосы оттенком «Тропическое красное дерево», и во время работы все сокрушался по поводу того, что корни, которые раньше были с проседью, стали совсем седыми. Гарриет удостоверилась, что они все покрыты фиолетовой пастой. В расположенном по соседству магазине она купила белые брюки «палаццо» и бело-розово-нефритово-зеленый топ. Все это она надела прямо в примерочной, а одежду, в которой пришла из дома, сложила в фирменный пакет магазина.
В сегодняшнем номере «Хэм энд Хай» объявлений стекольщиков не напечатали, зато Гарриет нашла их в огромном количестве в «Желтых страницах» и в конечном итоге выбрала одного, которого звали Кевин. Кевины обычно были хорошим выбором, все ребята до тридцати. Этого Кевина не оказалось дома, и Гарриет оставила ему сообщение на автоответчике, что ее вполне устроило. Возникла бы некоторая неловкость, если бы тот сказал, что придет немедленно.
Ее прежние чувства вспыхнули с новой силой, когда она снова увидела Тедди Грекса. Ее охватил тот самый восторженный трепет, который Гарриет часто испытывала в юности. Он оглядел ее с ног до головы, однако прочесть что-либо по его лицу она не смогла. Ей хотелось думать, что он пленен и восхищен.
Тедди опять отказался от выпивки. Главное – это вместе взглянуть на эскизы, сказал он, и решить, что она хочет. Гарриет намеренно оставила рисунки наверху, чтобы вынудить его последовать за ней в спальню, однако тот предоставил ей идти за ними одной. Его отношение, размышляла она, с каждой минутой становится все более прохладным, он все сильнее отдаляется. Когда Гарриет вернулась вниз, Тедди стоял у разбитого окна и смотрел на мощеный двор, на заднюю стену гаража и на калитку, ведшую к конюшням.
– Как это случилось? – Он указал на разбитое стекло.
– Наверное, кто-то ночью бросил камень.
Тот кивнул:
– Его нужно заколотить досками.
Тедди не сказал зачем и не предложил это сделать. Она подошла к нему и сделала вид, будто рассматривает окно. Он наклонился и подобрал что-то с пола. Это была галька, которую давным-давно на некоем далеком берегу обкатало море. Гарриет склонилась над камнем, они соприкоснулись головами, и он тут же выпрямился. Если что и могло предупредить Гарриет о том, что она зря теряет время, так именно это резкое, похожее на отскок движение. Тедди отпрянул, сжимая в руке голыш, как будто собирался запустить его в нее.
Покраснев – она не была настолько толстокожей, – Гарриет села за обеденный стол и без всякого интереса разложила рисунки. Даже человек, менее наблюдательный, чем она, или менее склонный воспринимать людей в качестве сексуальных объектов, заметил бы, как загорелись глаза Тедди при виде собственных работ и как новое выражение, близкое к обожанию, изменило его лицо. Только оно относилось не к ней, и она почувствовала себя униженной и оскорбленной. Гарриет неожиданно сказала:
– Что-то я сомневаюсь. Это не то, что мне нужно.
Взгляд, который он устремил на нее, был отнюдь не добрым. Презрение – вот что было в нем, а еще дикая неприязнь.
– Что?
– Я сказала: все это – не то, что мне нужно.
– Это именно то, что вы просили.
– Ничего не поделаешь. Это не то, что я задумала. Все это не подходит. – Гарриет почти наслаждалась ситуацией. – Да и эскизы не очень хорошие, – продолжала она. – Я в этих вещах разбираюсь. Достаточно одного взгляда на мой дом, чтобы понять это. Ваши наброски… в общем, они не дотягивают до стандартов дома.
Настала его очередь краснеть, но он не покраснел. Тедди сильно побледнел, и его длинные пальцы, все идеальной формы, кроме одного, укороченного и деформированного мизинца, сжались в кулаки. Он встал. Каким-то образом Гарриет поняла, что он больше не скажет ей ни единого слова, и очень удивилась, когда Тедди все же заговорил. Его тон был раздраженным и ледяным.
– Могу я пройти через задний двор? Я оставил свою машину у конюшен.
Гарриет смотрела, как он уезжает, как будто опасалась, что он может что-то украсть. Правда, на мощеном дворе красть было нечего, кроме каменного вазона с можжевельником и выкрашенной в белый цвет кованой садовой мебели, слишком тяжелой, чтобы ее можно было поднять. Тедди открыл калитку, оглянувшись, бросил на нее угрюмый взгляд, прошел на территорию конюшен и закрыл за собой дверь.
Гарриет ждала, пока не услышала, как заработал двигатель. Затем подошла к калитке и задвинула засов. Дикий виноград – его листья уже начали краснеть – покрывал заднюю сторону дома плотнее, чем фасад. Интересно, сколько листьев на одном растении? Миллионы… ну, сотни тысяч. Четырнадцать манвантар плюс одна крита получается одна кальпа, повторила про себя Гарриет. Какая разница, сколько листьев? Она вернулась в дом и подошла к ближайшему зеркалу, чтобы изучить свое отражение.
Когда-то, на первых порах после знакомства, застав ее за разглядыванием себя, Франклин сказал ей, что никто не видит самого себя в зеркале таким, какой он есть на самом деле. Люди всегда либо слегка выпячивают губы, приподнимают уголки рта, вздергивают подбородок, втягивают живот, расправляют плечи, либо широко открывают глаза, либо убирают со своего лица выражение мечтательного идиотизма. Вот почему абсурдно рассматривать себя в зеркале, достаточно быстрого взгляда, чтобы проверить, все ли в порядке, и убедиться, что «молния» на ширинке или на юбке застегнута.
Однако Гарриет продолжала смотреть на себя, невзирая на все эти замечания, и, глядя сейчас в зеркало, делала все то, что он тогда перечислил, и даже больше: прикрывала глаза, чтобы морщины вокруг рта расплывались, и прикрывала рукой глубокие горизонтальные складки, пересекавшие шею. Со всеми этими ухищрениями картина получалась вполне приятной: до нелепости молодая для пятидесяти с хвостом женщина. Пока она любовалась собой, зазвонил телефон.
